Япония в меняющемся мире. Идеология. История. Имидж - Василий Элинархович Молодяков

(рукопись или уже изданная книга), который или полностью отвергался, или полностью принимался. С 1953 г. министерство просвещения окончательно отказалось от составления учебников, оставив за собой лишь экспертно-цензорские функции: оно получило и до сих пор имеет право требовать внесения исправлений в рассматриваемый текст, причем эти требования обязательны для авторов. Такую систему можно признать демократичной, особенно в сравнении с системой единого государственного учебника по национальной истории, которая существует в КНР, Республике Корея и на Тайване, т. е. в странах, постоянно критикующих японские учебники и политику министерства просвещения в целом. Впрочем, с окончательным закреплением этой системы в 1956 г. министерством сразу же были запрещены восемь существующих учебников по истории[105].

Правящая элита страны, в которой доминировали политики и чиновники с довоенным прошлым (включая выходцев из репрессивного аппарата), естественно, не была заинтересована в распространении левых, коммунистических и марксистских, учений среди молодежи. Если в университетах, включая государственные, пропаганда марксизма была полностью легализована, то применительно к школам начались интенсивные поиски «золотой середины», в которые активно включились историки либеральной и отчасти консервативной ориентации. Они должны были дать ответ на вызов марксистов – причем такой всеобъемлющий и основательный ответ, который устроил бы всех: чиновников и учителей, интеллектуалов и школьников. Министерство просвещения оказалось перед исключительно сложной задачей, для решения которой было необходимо сочетание «кнута и пряника».

«Пряником» стало невозвращение к системе «единого учебника» по национальной истории, как предлагали некоторые (напомню, что в СССР она существовала с 1936 г.), привлечение к сотрудничеству представителей различных научных направлений и политических сил, кроме радикалов «слева» и «справа», а также введение в 1963 г. системы бесплатных учебников. «Кнутом» оставалось право цензуровать тексты, представленные на одобрение в министерство, будь то рукопись или уже изданная книга. Эта система остается в действии и сегодня.

Одностороннее оправдание политического курса довоенной Японии и ее милитаристского прошлого было невозможным, поскольку решения МВТДВ и «концепция истории Токийского процесса» стали одной из основ идеологии послевоенного японского истэблишмента, хоть и не столь явно, как в обеих частях разъединенной Германии. Подобное «мазохистское» восприятие национальной истории вызывало нарекания уже в 1950-е годы, поскольку и политики, и администраторы, и многие педагоги прекрасно понимали, что невозможно вести воспитание молодежи только на одном «негативе», который к тому же чреват распространением радикальных идей. Они акцентировали внимание на таких несомненных фактах, как отличие политического режима довоенной Японии от итальянского фашизма и германского национал-социализма, воинственно антияпонская позиция Китая, США и Великобритании в 1930-е годы, поддержка Японией национально-освободительных и антиколониальных движений в Азии, содействие экономическому развитию колоний и оккупированных территорий и т. д. Со всем этим некогда была непосредственно связана деятельность многих представителей правящей элиты, определявших государственную политику в послевоенные десятилетия. Они смирились с осуждением политического прошлого Японии в целом, но старались выделить в нем возможные позитивные моменты.

Именно такой линии старались придерживаться правительство и министерство просвещения, отвергая любые проявления радикализма. На помощь пришла либеральная историография, стремившаяся взять реванш и лишить марксистов интеллектуальной и академической монополии на интерпретацию национальной истории. Тотальная критика прошлого сменилась, разумеется, не тотальной его апологией, но искренними попытками разобраться в происшедшем. Эту работу взяло на себя поколение молодых историков, пришедших в науку в конце 1950-х годов и свободных от марксистской догматики: Хосоя Тихиро, Ито Такаси, Хата Икухико и другие, почитаемые теперь как «отцы-основатели» нынешней японской академической историографии. С их именами связаны фундаментальные исследования и проекты 1960-1970-х годов, которые задали новое направление осмыслению национальной истории в Японии, прежде всего семитомная коллективная монографил «Дорога к войне на Тихом океане», переведенная на сей раз не в СССР, а в США[106].

Авторы не скрывали, что задумали ее как полномасштабный ответ на марксистскую «Историю войны на Тихом океане» и как шаг по сближению японской науки с европейской и американской. Мощная документальная основа, критический подход к источникам, ориентация на «летописание», а не на заданную интерпретацию, стремление дистанцироваться от одиозных, радикальных точек зрения – все эти черты надо признать несомненными достоинствами монографии. Отход от стереотипов марксистской историографии и от обвинительных формул Токийского процесса был воспринят рядом рецензентов как «ревизионизм», на что американский историк японского происхождения Акира Ириэ резонно заметил: «Трудно охарактеризовать эту работу как ревизионистскую хотя бы потому, что не существует стандартной истории, которую можно было бы ревизовать»[107]. Именно «Дорога к войне на Тихом океане» стала и во многих отношениях продолжает оставаться стандартной работой по внешней и отчасти внутренней политике Японии 1930-х и начала 1940-х годов. По некоторым позициям семитомник «перекрыт» позднейшими исследованиями, но о его сохраняющемся значении говорит переиздание, выпущенное четверть века спустя. Можно сказать, что задуманный «ответ» удался.

«Дорога к войне на Тихом океане» стала одним из первых крупных – и, заметим, успешных – опытов поиска «золотой середины» в интерпретации национальной истории научными кругами. Затем этим пришлось заняться министерству просвещения, которое всегда стремилось к сглаживанию «острых углов», прибегая к прямой цензуре только в крайних случаях. Подобные меры применялись, как мы увидим, и к «правым», и к «левым» авторам, но правый радикализм до сих пор не пользуется ни популярностью, ни уважением в образованном японском обществе и даже в консервативных правящих кругах считается более опасным, чем левый. Поэтому и репрессивные меры, применявшиеся к «прогрессивным» авторам, получали несравненно больший общественный резонанс.

Еще одной «знаковой фигурой», символом борьбы левой научной общественности против консерватизма правительственных кругов стал историк Иэнага Сабуро, некогда удостоенный премии министерства просвещения за популярную работу по истории японской культуры. Трудности с одобрением учебников начались у него почти сразу. Соглашаясь на требуемые поправки, он одновременно выступал с публичной критикой министерства просвещения и политики контроля над учебниками, акцентируя внимания на ее идеологической и политической стороне. Наконец, в 1965 г. он подал в суд на министерство, требуя признать его действия неконституционными: нарушение гарантированных конституцией 1947 г. свобод слова и научной деятельности. Иэнага хотел создать прецедент и привлечь к проблеме внимание общественности, в чем несомненно преуспел: его действия поддержали многие общественные организации, включая влиятельный прокоммунистический Всеяпонский союз учителей. Битва Иэнага с министерством просвещения продолжалась более тридцати лет в судах различной инстанции и закончилась официальным признанием Верховным судом в 1997 г. незаконности отдельных требований чиновников, но не неконституционности цензуры учебников как таковой. Одновременно он продолжал работать над новыми учебниками, стараясь прийти к определенному компромиссу с властями, однако его отношения с министерством были окончательно испорчены: по итогам очередного рассмотрения его учебников в начале 1980-х годов от автора потребовали внести около пятисот поправок.

Иэнага не был коммунистом, но полностью