Япония в меняющемся мире. Идеология. История. Имидж - Василий Элинархович Молодяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По верному замечанию Г.А. Бордюгова, «каждое поколение пишет свою историю»[118]. Однако процесс, свидетелями которого мы являемся, – не просто очередное «переписывание» истории в угоду сиюминутным политическим интересам, но решение принципиально важных вопросов национального самосознания и национальной самоидентификации: будут японцы гордиться своей историей или стыдиться ее. В Японии, как и во многих странах, продолжаются дискуссии об осмыслении и переосмыслении событий прошлого, особенно наиболее противоречивых и трагических. Причем везде эти дискуссии имеют отнюдь не только академический характер, переходя из сферы историографии в сферу конкретной политики. «Вина», «ответственность», «покаяние», «национальная гордость», «национальные интересы», «прошлое ради будущего» – ключевые слова и понятия, которыми оперируют все участники дебатов, в которых каждый трактует их по-своему и считает правым только себя, игнорируя мнения и аргументы противной стороны. В ближайшее время эти споры вряд ли завершатся, поскольку далеко не все спорящие озабочены поиском и нахождением исторической истины, преследуя куда более практические, «земные» цели – как правило, сугубо политического характера. Любому мыслящему человеку, неизбежно вовлеченному в идеологические и социальные процессы, надо осознать это и отделить историю от политики, поиск истины (пусть относительной) от поиска выгоды. Проблема «расчета с прошлым» продолжает оставаться актуальной – и для науки, и для политики, и для исторической памяти простых японцев.
Глава шестая
Маруяма Масао, или Расчет с прошлым
Властитель дум
Подлинных властителей дум в современной Японии было немного. Разумеется, если понимать под этим словом не сиюминутных кумиров, «идолов» публики, включая самых популярных, вроде киноактера Исихара Юдзиро или певицы Хамадзаки Аюми, не модных «высоколобых», чья известность не выходила за пределы узкого круга, ни даже основателей и пророков «новых религий», от респектабельного Икэда Дайсаку до скандально-пассионарного Окава Рюхо или печально известного Асахара Сёко. Речь идет о тех, кто оказал воздействие на все «образованное сословие» в пределах одного, а то и нескольких поколений, кто отвечал на вызовы времени и выдвигал новые идеи, кто учил и вызывал споры, кого слушали и кому верили.
Кончина крупнейшего политического мыслителя послевоенной Японии Маруяма Macao (1914–1995), профессора Токийского университета, почетного доктора Гарвардского и Принстонского университетов, в августе 1995 г. не была неожиданной, учитывая преклонный возраст и болезни сэнсэя, и не стала «событием» в газетном смысле этого слова.
Маруяма давно не выступал в печати с новыми крупными работами, окончательно превратившись в «классика», в того, кого, по известному ироническому определению, все почитают и никто не читает. Из субъекта социально-политического процесса Маруяма превратился в объект историко-философского и историко-политического исследования; о нем писались диссертации, а крупное издательство «Иванами», специализирующееся на литературе как раз для «образованного сословия», годом раньше приступило к выпуску многотомного собрания его сочинений[119]. Говорят, раскупалось оно не очень хорошо (в выходных данных японских книг тираж не указывается), хотя в любой университетской библиотеке его можно увидеть на почетном месте.
Имя Маруяма знает – или, по крайней мере, должен знать – любой образованный японец, как любой образованный русский – имя Владимира Соловьева или Николая Бердяева. Для своего времени он, несомненно, стал «знаковой фигурой». Столь же несомненно и то, что Маруяма стал «историей», причем еще при жизни, потому что сыграл совершенно уникальную роль в японской политической и социальной мысли, как минимум, трех послевоенных десятилетий. Наиболее важной частью обширного литературного наследия Маруяма остаются его академические работы по истории японской мысли эпох Токугава и Мэйдзи, которые переведены на несколько иностранных языков и, несомненно, будут читаться и перечитываться еще многие годы. Однако наибольшую популярность и признание принесли ему не они, а живые и динамичные статьи и лекции о «японском фашизме», об автономии личности и общества от государства, о предвоенной и послевоенной японской политике. Именно они – как форма осмысления недавнего прошлого и решительного расчета с ним – сделали его властителем дум нескольких поколений.
Сегодня ранние политические теории Маруяма, порожденные эпохой непримиримых споров, а потому не лишенные догматизма, рассматриваются больше как история, нежели как живое явление общественной мысли, хотя это не означает, что его наследие потеряло актуальность и «сдано в архив». Не претендуя на полный анализ творческого пути и философско-политических взглядов Маруяма, остановимся на раннем периоде его деятельности и относящихся к нему работах. Попытаемся проследить, как и почему Маруяма стал властителем дум японской интеллигенции в первые послевоенные годы, как его ответы на вызовы времени повлияли на современное ему японское общество и что в наследии продолжает оставаться актуальным для современной Японии, где его все-таки не только почитают, но и читают.
«Маруяма-сан сыграл совершенно особую роль в жизни нашего поколения, – сказал автору настоящей работы почетный профессор Осакского университета Одзаки Хикосаку осенью 1995 г. – Он был одним из нас, и по возрасту (я моложе его на неполных три года), и по всей истории своей жизни, но он стал нашим учителем. После войны нам казалось, что он нашел ответы на все наболевшие вопросы, причем ответы настолько убедительные, что с ними нельзя не согласиться, что их остается только принять. Для нашего поколения смерть Маруяма-сан – конец целой эпохи. Нашей эпохи, потому что нас осталось уже не так много, да и оставшиеся скоро отойдут в лучший мир».
Конец войны на Тихом океане – речь императора по радио 15 августа 1945 г., капитуляция и начало американской оккупации – стали переломным моментом в жизни всех японцев. Одни погрузилась в «послекапитуляционную летаргию» (кёдацу), других, прежде всего коммунистов и прочих противников режима, охватила эйфория вседозволенности.
Перед обществом в целом и перед каждым японцем в частности встали одни и те же вопросы. Что делать? Как жить дальше? Кому верить? Кому вообще можно верить? Обращение к событиям недавнего прошлого – а из «настоящего» в «прошлое» оно превратилось поистине в один момент – вызывало к жизни новые, каждый раз все более и более болезненные вопросы. Как же так получилось, что непобедимая Великая Японская Империя лежит в руинах, а священную землю божественной страны Ямато топчут сапоги тех, кого еще вчера пропаганда называла не иначе как варварами? Кто виноват в случившемся? Какую ответственность они должны понести? Почему силы небесные отвернулись от Японии? от императора? Может, и император в чем-то виноват?…
Верить было больше некому. На интеллектуальном горизонте Японии образовалась странная пустота. Вчерашние властители
