Взбаламученное море - Алексей Писемский

– Это, значит, вам в хозяйственное отделение надо… туда ступайте! – сказал молодой чиновник, показывая ему на следующую комнату.

Бакланов вошел и увидел у среднего простенка стол; по прочим двум стенам тоже стояли столы с надписями: 1-й, 2-й, 3-й… У простеночного стола сидел чиновник, с Станиславским на шее, с лицом точно крапленым сажей и в очках.

При входе Бакланова он сейчас же обернулся и стал на него смотреть, но не в очки, а через них, как будто бы он их берег на рассматривание более достойных предметов.

– Что вам угодно? – спросил он наконец.

– Я ожидаю господина Нетопоренка, – отвечал Бакланов.

– Ну, так подождите там… Здесь не место! – проговорил чиновник.

Это был делопроизводитель отделения, тоже малоросс и любимец Нетопоренка.

В Петербурге, как известно, все нации, кроме русской, имеют свои партии, и члены их тянут друг друга за уши на ступенях житейской лестницы.

Бакланов, делать нечего, опять вышел в прежнюю комнату.

– Что же вам там сказали? – спросил его с любопытством молодой чиновник.

– Да там не велят и стоять! – отвечал Бакланов.

Молодой человек покачал головой.

Бакланову ужасно хотелось сесть. Он начинал чувствовать усталость и какую-то невыносимую тоску, которую иначе нельзя назвать, как «тоской просителей» в присутственных местах.

Будучи не в состоянии долее стоять на ногах, он сел на окно. Чиновники между тем, как шмели, беспрестанно шмыгали мимо него. Проходил иногда и правитель дел, с озабоченным лицом и с пером за ухом. Всякий раз он несовсем дружелюбно посматривал на Бакланова и наконец проговорил ему:

– На окнах сидеть нельзя-с; они не для того сделаны.

– Где ж мне сидеть? Я устал, – отвечал Бакланов уже дерзко.

– Приемная комната у нас вот где-с! – отвечал делопроизводитель, указывая на темную переднюю, где стояли мужики.

Бакланов однако туда не пошел и продолжал сидеть на окне. Тоска доходила в нем почти до отчаяния. Наконец часов в двенадцать все как-то засуетилось, и в присутственной комнате послышался звонок. Туда пробежал сторож. Стали потом проходить и выходить с почтительными физиономиями столоначальники.

Бакланов догадался, что это приехал Нетопоренко.

«И этакому скоту подобная честь!» – подумал он.

И в то же время, не зная, как добраться до таинственного святилища присутственной комнаты, он снова обратился к молодому чиновнику, принимавшему в нем хоть маленькое участие.

– Нельзя ли обо мне доложить г-ну Нетопоренку? – сказал он.

– Я не могу этого!.. С большим бы удовольствием, но нам не приказано: у нас только сторож докладывает, – отвечал тот вежливо и пожимая плечами.

Бакланов подошел к сторожу.

– Доложи, пожалуйста, г. Нетопоренку, что я пришел.

– Теперь знимаются, нельзя! – отвечал солдат решительно.

– Но он, может быть, и все будет заниматься! – взразил Бакланов.

– Ну, и все будут! – повторил солдат.

– Емельян Фомич сам велел им прийти! – вмешался в разговор молодой чиновник.

– Велел… а кто его знает?

– Да ведь тебе говорят, братец; какой ты, помилуй! – подтверждал чиновник.

– Велел?.. Кажинный раз ругается, – бормотал солдат; однако пошел и через несколько секунд возвратился и прошел прямо в переднюю.

– Что же? – спросил его с нетерпением Бакланов.

– Докладывал.

– Что же?

– Ничего не сказал.

Бакланов с бешенством отошел и стал к своему прежнему окну, готовый плюнуть на все: и на палату, и на дядю, и на Петербург.

Наконец из дверей присутствия раздался голос Нетопоренка:

– Пожалуйте, г. Бакланов.

Бакланов вошел и увидел огромный стол, покрытый отличным красным сукном, щегольское, резное золотое зеркало, мягкие, эластичные кресла, камин.

Лакейская фигура Нетопоренка ужасно не шла ко всему этому комфорту.

– Ну-с, – встретил он Бакланова: – я виделся с вашим дядюшкой… Место у нас есть, если угодно, помощника столоначальника.

– О, помилуйте, я очень рад! – проговорил Александр, в самом деле обрадованный.

Вся физиономия Нетопоренка как бы мгновенно изменилась в его глазах.

– Я могу, значит, сейчас и прошение подать? – проговорил он.

Нетопоренко усмехнулся.

– Нет, нельзя-с! Сегодня суббота – день неприсутственный… Как же вы этого не знаете? А еще юрист! – проговорил он и покачал Бакланову головой.

Тот, впрочем, вышел от него, совершенно с ним примиренный и довольный, и в регистратуре с некоторою уже важностью поклонился своему прежнему покровителю, молодому чиновнику.

19. Канцелярское важничанье

В следующий понедельник Бакланов, с просьбой в кармане, по крайней мере, ждал часа два. К сердцу его начинала опять подступать просительская тоска.

Управляющий наконец приехал. Это был высокий мужчина, черноволосый, с черными густыми бакенбардами, в мундире и с владимирским крестом на шее. Проходя в присутствие, он не ответил никому из чиновников на их поклоны.

Бакланова сейчас же позвали.

В присутствии он увидел, что управляющий сидел на своем председательском месте. Он подал ему прошение. Управляющий, нахмурив брови, развернул его и, быстро прочтя, спросил:

– Отчего же оно не по титулу?

Нетопоренко заглянул в бумагу и побледнел.

– Не сказано, кто просит; дабы пропущено… – говорил управляющий.

Нетопоренко качал укоризненно Бакланову головой.

– Рукоприкладство не по пунктам и местожительства нет…

– Зачем же местожительство? – спросил сильно сконфуженный Бакланов.

– Как зачем? – отвечал ему, в свою очередь, вопросом управляющий.

– Позвольте, я ему поправлю-с, – говорил Нетопоренко и, взяв просьбу, во мгновение ока написал на ней наверху по титулу, потом кто просит, и наконец вставил, где следует, дабы.

– Учат тоже у нас, а спросили бы чему! – говорил он, возвращая Бакланову прошение, которое у него и приняли.

Нетопоренко сам его потом повел в отделение.

– Вот ваше место и ваш начальник! – сказал он, подводя его ко второму столу.

Столоначальник Бакланова оказался очень еще молодой человек, высокий, стройный, с поднятою вверх физиономией и чрезвычайно, должно быть, самолюбивый. Он не оприветствовал своего нового подчиненного не только каким-нибудь ласковым словом, но даже хоть сколько-нибудь внимательным взглядом и, почти не глядя на него, проговорил, показывая ему на целую связку дел:

– Вот дела к разрешению-с.

Бакланов взял. Он, собственно говоря, и фразы этой: к разрешению – не понял. Пересмотрел одно дело, другое, третье, но спросить своего молодого столоначальника не хотел.

– Чорт знает, что это такое! – повторял он больше про себя и шопотом.

Юный столоначальник наконец услыхал это.

– Надобно писать распоряжение по последней бумаге, – проговорил он неторопливо и нехотя.

– Благодарю! – сказал Бакланов и, смекнув, в чем дело, принялся работать.

Последняя бумага была донесение земского суда о том, что одно дело им не кончено, но что при первой возможности к нему будет приступлено.

Перелистывая бумаги, Бакланов видел, что земскому суду раз пять по этому делу подтверждали, а потому, не думая долго, он распорядился: земскому суду сделать выговор и объявил: если не кончить сего дела в недельный срок, так на его счет будет послан нарочный.

Во втором деле было отношение консистории о совращении в раскол крестьянской девки Марьи Емельяновой, семидесяти лет и глухонемой от рождения. Бакланов еще в деревне слыхал, как прителсняют раскольников, и при чтении этой бумаги, воспылав благородным негодованием, написал: «Так как крестьянке Марье Емельяновой семьдесят лет и она глухонемая, то к какому бы она толку ни принадлежала – все равно, и подвергать ее исследованиям жестоко и бесчеловечно!». Покончив это, он приостановился, зевнул, и им овладела другого рода тоска, которую можно назвать канцелярской и которою страдают сами чиновники. Спину у него ломило, но более всего ему был неприятен этот запах бумаги и какое-то повсеместное чувство песку, а между тем и есть начинало хотеться.

– Что, мы в котором часу выходим из присутствия? – спросил он столоначальника, но тот не ответил ему на это, а объяснил один из писцов.

– В пять-с!

Бакланов с ужасом взглянул на часы, на которых всего было три часа. Чтобы как-нибудь спастись от скуки, он снова принялся заниматься, но уже настольным реестром.

– Тут вписывается содержание дела, – сказал, увидев это, столоначальник, по-прежнему не глядя на самого Бакланова.

– Знаю-с, – отвечал тот и начал вписывать одно дело листах на двух, другое на трех, третье на четырех, таким образом дел десять до самых пяти часов.

– Ух! – проговорил он самодовольно и едва разгибая спину.

С столоначальником перед выходом он опять было порывался проститься по-дружески, но тот едва протянул ему конец руки.

Молодой человек этот был побочный сын побочного сына министра, что, может быть, и развило в нем так самолюбие.