Когда тебя любят - Денис Георгиевич Войде
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Докуривал я с закрытыми глазами. Я устал. И понимал, что усталость моя хроническая. Мне было зябко. С начала болезни отца прошло несколько месяцев, и день ото дня, ночь от ночи становилось только тяжелее. Днём и вечером хоть как-то отвлекался в театре. Но ночью я дрожал всем телом. Спал плохо. В голове стоял гул. А в животе появилось ночное чувство тошноты.
Наблюдение за отцом меня угнетало, убивало, выводило из себя и снова замыкало на одних и тех же мыслях. Мыслях о смерти. Этот преследующий вопрос: «Что если он умрёт завтра?» – меня обессиливал.
39
В тот день, накануне Нового года, отец был особенно слаб. Сквозь футболку отчётливо выделялись полосы рёбер. Но удивительно ритмично вздымалась его грудь. Каждый вздох озвучивался хрипом. Глухим, клокочущим. Все последние часы тело лежало неподвижно. Кисти рук, лежавшие на привычном месте, у ключиц, поднимались только от дыхания. Только теперь одеяло было спущено до пояса. Словно, задыхаясь, отец руками пытался оттянуть ворот футболки дальше от горла.
Я не мог двинуться с места. Всё смотрел на отца. То на лицо, то на кисти рук, то на одеяло, прячущее скелет. Отец в тот последний день казался мне особенно бледным и худым. Сомкнувшиеся тонкие веки не позволяли глазам увидеть дневной свет. Нос заострился и был белый, как известь. Так вот ты какая, смерть… Белая, острая, худая… отвратительная! Но отец хрипел. Значит, был жив. У него были ещё силы вздымать кости груди при каждом вздохе. И хрипеть. И, глядя в лицо отцу, я вторил его дыханию и дышал так же ритмично. Чудилось мне, что, перестань он дышать, моё дыхание обеспечит его лёгкие кислородом. Я уже ничем не мог помочь его жизни. Но, дыша кратно дыханию отца, я верил, что мешаю его смерти. Как бы отцу ни хотелось снова от меня уйти и какими бы безысходными ни были его мучения, я всё ещё боролся с этой белой, острой и худой.
– Мы слишком долго спали, отец. Смотри, скоро полдень! – говорил я, нервно приглаживая волосы. Поставив табурет к его кровати, я нагнулся ближе к отцу. Жмурился и ловил воздух в такт его дыханию, протирая глаза, не веря, что проспал всю прошедшую ночь, ни разу не проснувшись, не обеспокоившись постоянно ухудшающимся состоянием отца. Всегда боялся заснуть! А тут… Я никогда не видел смерти. И сейчас её не было видно. Но как же щипало глаза и поражало ознобом кожу, словно что-то вползало, въедалось в атмосферу этой комнаты. Челюсти мои лязгали, как только я порывался о чём-то спросить отца. И останавливались, лишь когда я сжимал их со злостью.
– Врача! Врача! «Скорую»! – закричал я и ринулся к окну за телефоном. – Ноль три! Чёрт! Ноль три! То есть ноль тридцать! – я удивился, как дрожат мои руки и не слушаются пальцы. Я злился, что соединение с дежурным диспетчером тянется так долго. И всё посматривал на койку отца. Украдкой. Ведь, проснувшись непривычно поздно, когда англичане уже второй раз завтракают, я не сразу понял, что что-то пропустил. Я проспал начавшуюся агонию отца. Словно, пока я спал, отец впустил непрошеную гостью и теперь мне её не выпроводить!
– Алло! Алло! Быстрее, прошу вас, умоляю, быстрее! – я продиктовал адрес, как и вчера, когда вызывал участкового терапевта на дом. Только сегодня мне пришлось сообщить данные об отце: возраст, причину вызова, охарактеризовать боли. Через секунду мне сказали: «Вызов принят, ожидайте»…
«ВЫЗОВ ПРИНЯТ. ОЖИДАЙТЕ». Звуки этих слов должны были вдохновить меня, вселить надежду, подбодрить. Но ничего подобного я не ощутил. В агонии находился отец, а мне казалось, что я – судорогами сводило мои мышцы. Меня трясло, как страдающего болезнью Паркинсона.
Нащупав под матрасом молитвенник и взяв его дрожащими руками, я на подкосившихся ногах вернулся к табурету у подушки отца. Отодвинув его и встав перед отцом на колени, начал судорожно искать страницу, где есть строки соответствующие ситуации. Но словно что-то мне мешало найти «отходные» стихи. Как будто обуявший меня колотун нарочно сдерживал от прочтения тех писаний, после которых умирающий испускал дух. Словно кто-то подсказывал: «Читай же святые слова о здравии его! Борись! Не сдавайся!».
И, пока мои мысли сталкивались с противоречивыми суждениями, я обратился с мольбой напрямую к отцу.
– Па-па! Ты что? – с явно мешающей говорить мокротой в горле проговорил я. Вблизи я увидел, как блестит его лицо. Какой гладкой и тонкой стала кожа. Без морщин. – Что с тобой? Мы же так старались! Папа! Не может быть! Не может!
Мой голос, как у певца на распеве, становился крепче и звонче.
– Ты не можешь! Ты! Папа! Ты не должен так поступать! Ты же обещал! – кричал я умирающему отцу почти на ухо.
Отец, конечно, пообещать ничего не мог. Но я-то себя в этом убедил! Я не желал его смерти. Но меня в очередной раз ни о чём не спросили. Это уходила его жизнь… И уводила отца его смерть…
– Ты что-то не договорил! Ты что-то хотел ещё сделать! Отец! Отец! Ну скажи! Ну ответь мне что-нибудь! Скажи мне, что я тебе нужен! Папа, я люблю тебя! Отец! Умоляю… Умоляю, не молчи, вставай!
Я наконец прикоснулся губами к влажной щеке отца, обняв его голову руками. Мне было трудно рассмотреть, видит ли он это, открыл ли глаза, потому что мои наполнились слезами. Через мгновение я отпрянул и промокнул глаза большими пальцами. Но лицо отца было без изменений! Это равнодушие умирающего меня отрезвило.
– Неужели тебе не страшно? Отец! Ты не боишься смерти?! Ты понимаешь, что мы можем больше не увидеться? Отче наш! – воспел я – Иже еси на небесех. Да святится Имя твое! Да приидет Царствие твое! Как на небе и на земли!
В ответ – только хрип на вдох и хрип на выдох. Если раньше мне иногда казалось, что отец слушает и слышит меня, просто обдумывает мною сказанное, то теперь ему явно было всё равно. Я подсознательно догадывался, что отец умирает. Что пришёл конец моей мечте… И нашей семье… Но читал дальше: «Хлеб наш насущный, даждь нам днесь! И остави нам долги наша, яко же и мы
