Когда тебя любят - Денис Георгиевич Войде

что я всё исправлю и всё будет хорошо. Мама успокаивала, но не отец! Отцу я, возможно, и не признался бы, просто побыстрее исправил бы двойку на пятёрку… О случае, когда я упал с велосипеда в конце первого класса и, разбив лоб о чугунный канализационный люк, заплакал лишь тогда, когда мне сказали, что от потери крови умирают. Плакал и выжимал испачканную в крови рубашку, протирая рану… Сейчас вспоминать это смешно.

Я всё рассказывал отцу, словно желая прожить всё это ещё раз, но с участием папы. А он слушал, иногда улыбался, и не переспрашивал. Он боролся с болью. И, возможно, не физической…

Я же старался доподлинно красочно воспроизвести эти самые яркие картины моего безотцового детства. С мелочами и нюансами. Вот я с ребятами пытаюсь сохранить пионерию, когда менялся политический строй страны, в которой мне не суждено было стать комсомольцем, как мои мама и папа! Как Папа! Вот я понял, что мне нравится одна девочка, которая жила в соседней квартире. Потому что, когда её семья переехала, с другими девчонками во дворе мне играть не хотелось. Вот я стал заниматься вольной борьбой и спортивной гимнастикой, и эти навыки пригодились мне на занятиях в театральной студии, в институте, а потом и в театре.

Не стал я вспоминать и о предательстве друзей и подруг. Мне показалось это лишним. Я же не жалею о том, что в эти мгновения отца не было рядом. Но и школьный выпускной, проводы в армию, присягу, демобилизацию, вступительные экзамены в институт я тоже опустил в своих пересказах. Как и вопрос, который задавал маме чаще всего: «Где папа?».

Может быть, я так обложил отца своей биографией, что он понял бесполезность своего участия как родителя в сложившейся жизни состоявшегося человека. Но меня-то он не спросил! А я, вспоминая, словно только-только начинал жизнь без расставания с отцом.

Есть люди, которые после себя оставляют множество добрых дел. Есть такие, что создают что-то полезное, незаменимое… А мой отец кто? Бегущий от жизни, бурлящей возможностями, многогранной и бесконечно щедрой, предавший её и устремившийся к смерти. Кто он после этого? Трус и предатель! Хоть меня и преследует мысль: что будет, если отец умрёт, воспоминания меня всё же посещают разные, наталкивающие на размышления и монологи. Спрашивать теперь не у кого. Отец молчит. Я всю жизнь с ним разговариваю, интересуюсь истиной, которую ведают только отцы! Мысленно спрашиваю совета, куда дальше ступить ногой… А он? Он ничего мне не говорит.

За окном смеркалось. Я чувствовал, что настроение портится. Взглянул на телефон: ни звонков, ни сообщений. Взял коробок спичек, вынул одну и зажёг конфорку. Налил в турку воды из-под крана и поставил её на огонь.

Как мне хочется кому-нибудь пожаловаться на отца! Он не дал ответа ни на один мой вопрос. Да я уже их и не задаю. Но неужели ему нечего мне сказать? Он лежит сейчас там, в комнате, я вижу край его койки, подушку, белый открытый лоб и седые волосы. Стою в проходе из кухни в зал и всё чего-то жду. А он дней пять, как перестал даже кряхтеть. Может, устал? Ведь на кряхтение затрачиваются силы. А когда ты устал, то равнодушен ко всему окружающему, даже к сыну. А если болен, то апатичен и к себе.

Что отец должен был сказать мне о жизни до болезни? Да всё что угодно! Ведь я так в этом нуждался…

Но ответом мне была только гримаса на его лице, говорящая о неудобстве и стеснении. Каждый раз, меняя его пелёнки, я читал на нём желание заплакать. Но отец не плакал. Возможно, этим выражением лица он просил у меня прощения, вымаливая у смерти смерть?

Перед сном я выходил на балкон подышать воздухом. Он явно отличался от атмосферы в квартире, где был лежачий больной.

Я взял сигарету и затянулся сладко-горьким дымом. И ещё раз. И ещё. И в голове опять открылись дверцы воспоминаний…

– …Витя! Витя, папа пришёл! – смысл приглушённого звука проник в мой мозг через натянутую ушанку. Я отвлёкся от игры с оставшимися в детском саду ребятами. Я уверен: отец видел счастливую физиономию сына, когда в моих глазах стал отражаться его силуэт. Я трижды в этом был уверен. Это сейчас я понимаю, что для счастья ребёнка видеть папу вот так, иногда, недостаточно. Но тогда я забывал о том, что папа появился ненадолго. Просто ждал и счастливо улыбался, когда он появлялся на горизонте.

– Витя! Попроси помочь папу убрать площадку от снега! – как-то так это звучало от воспитателя, не понимающего, что у нас с папой очень немного времени побыть вдвоём. Но как я мог не попросить папу побыть дворником в нашем саду, если просьба звучала вызывающе: «Если за вами придут папы, пусть останутся с вами дольше гулять и помогут родному детсаду…»? За кем придут папы! За мной! За мной пришёл папа в сад! Это целое событие! Всем праздникам праздник! Это то, чего я жду больше всего на свете! Чтобы папа пришёл! И в тот вечер из детского сада меня пришёл забирать родной отец. За кем-то пришли мамы и бабушки, старшие братья и сёстры, а за мной – папа!

Была зима. Как сейчас. Даже вечер похожий. Тихий. Снег валил маленькими комочками. Наверное, с тех пор я запомнил, что снежинки совсем не стремятся скорее упасть на землю. Они с любопытством перемещаются каждая по своей схеме и с большой неохотой приземляются. Это ясно понимаешь, когда смотришь снизу вверх, под снегопадом. А ещё лучше видно блуждание снежинок, когда лежишь на спине и разглядываешь их ленивое парение.

Я это помню с того самого момента, когда мой отец с ковшовой лопатой в руках проходил мимо меня к сугробу из кромешной мглы через ареал света от фонарного столба на площадке. Сначала я бегал с последним мальчиком из своей группы, которого ещё не забрала мама, потом один, пока папа выглаживал первые полосы убранной дорожки. Снег всё шёл. И чем гуще темнело вокруг, тем ярче вырисовывался круг от света фонаря. Площадка стала отливаться в моих глазах фиолетовым, сиреневым и голубым. Мне было весело с ребятами. Но их забирали по домам. Я был горд и счастлив, что именно мой папа, который не жил со мной, убирает снег в моем саду. А снег всё валил. И я утомился бегать, лежать на этом снегу и, наверное, больше не улыбался. Потому что отец