Когда тебя любят - Денис Георгиевич Войде
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я демонстративно поставил вахтёру стул, себе – напротив и сел. Присел и Эрнест Хрисанфович.
На его лице выразилась грусть, словно он был вне этой гримёрной, вне этих стен театра, где-то далеко и, может, не сейчас, а в прошлом. Так и было. Он начал рассказывать свою биографию. Но голос его зазвучал иначе и непривычным тембром: бархатной мелодией мужского баритона поплыли ноты от зеркала к зеркалу будуарных столов, от окна до двери.
– Ты знаешь, Вико, я люблю театр не за то, что здесь не надо месить цементный раствор и класть кирпичи… Я его люблю, потому что жизни другой не знаю. Для меня театр – это жизнь моя.
Я слушал и пытался понять, как надолго здесь Эрнест Хрисанфович и что он всем этим хочет мне сказать. Но решил не перебивать, зная, что вскоре придёт Женя и всё само собой разрешится. Эрнест Хрисанфович делал люфт-паузы, во время которых успевал посмотреть мне в глаза испытующим сверлящим взглядом.
– Я не заканчивал театральных училищ, не посещал театральные студии. Я в прошлом – моряк Балтийского флота. Как и мой отец. Но он ветеран военно-морских войск, а я… Я был комиссован по состоянию здоровья, когда начинать осваивать новую профессию, как мне казалось, было уже стыдно.
Я всё ещё не мог понять, зачем такая прелюдия, и когда услышал слово «отец», меня снова ошпарило как кипятком.
– Мама моя пела в опере. До отца. И хотела, чтобы её сын, с хорошим слухом и природным обаянием, с чёткой дикцией и феноменальной памятью (я сходу запоминал наизусть стихи и поэмы), посвятил себя сцене. В любой ипостаси. Но мой отец запретил заниматься творчеством и жене, и сыну.
В этот момент Эрнест Хрисанфович улыбнулся. Я робко ответил. Робко – потому что его улыбка показалась мне грустной, и я гадал, что она значит: радость воспоминания или боль.
– А на флоте, на том корабле, где я прослужил много лет, меня звали «маэстро».
Лицо Эрнеста Хрисанфовича опять осветилось улыбкой. Я улыбнулся смелее.
– У нас был свой театр, и раз в месяц мы давали концерт. Я и пел, и читал, и играл, и даже танцевал. То румынский танец, то венгерский, то польский, то других народностей – всё зависело от темы представлений. И сценарий выступлений писал сам, и режиссировал, сам учил движения национальных танцев по учебникам хореографии. Из-за этого мне поручали организацию похорон личного состава и ветеранов… Но не в этом суть, – в этот момент Эрнест Хрисанфович опустил голову, и его счастливое лицо сменила маска печали. – И моя мать, Царствие ей Небесное, и я всегда пытались угодить отцу…
В этот момент в гримёрку вошёл Женя – как образцовый дисциплинированный артист он всегда приходил на спектакль раньше положенного. Эрнест Хрисанфович не успел договорить предложение, выразив мне главную суть своей мысли.
– Привет, Хрисанфыч! Я смотрю, на границе никого? – складывал пакет и сумку на стул, с которого только что поднялся вахтёр, и начиная расстёгивать пальто, говорил бойко Женя.
– Там меня замещают. Не надо! Всё под контролем.
– Хрисанфыч, поговорим ещё… – начал я, не зная, правда, точную тему для разговора.
– Конечно, Вико! Ты только помни одно, нельзя вечно жить, доказывая кому-то что-то… Понимаешь? – Эрнест Хрисанфович договаривал уже в коридоре.
– Как можно! – переобуваясь, подсмеивался Женя. – С глаз долой – из сердца вон!
– Хорошо, я понял! – выкрикнул я из гримёрки, где мне преградил путь Женя.
– А что ты понял? Чего он? – продолжая переодеваться, не умолкал Женя.
– Вообще-то я мало что понял… – признался я.
– Пошли в буфет, – мы пошли.
34
– Так чего он? Это что? – Женя указал на пачку таблеток в моих руках, которые я вынул из кармана и сжал в кулаке.
– Это таблетки… Не знаю, что он хотел мне сказать, но…
– Я вижу, твои?
– Да. Голова болит. Это после падения, верно…
– Сильно?
– Он, оказывается, артист! Не особо. Да ерунда. Место ушиба больше болит, а отдаёт на всю бошку.
– Артист, говоришь…
Перед спектаклем мы вместе сходили в буфет. Взяли по чашечке горячего чая. Я запил таблетку.
– Ты хоть знаешь, от чего таблетки?
– У отца подписаны были от головной боли – «лёгкие».
– «Лёгкие»? Это как? На вес? Или, может, от головной боли «про лёгкие»? – Женя издевательски засмеялся.
Мы сели на пуфы. Я успел крикнуть шефу вечную благодарность за вкусную еду.
– Нет! У отца коробочка на полке в кухне, с тремя отделами, каждый из которых подписан: «от головы», «живот», «суставы».
– Так тебе нужны были таблы с пометкой «суставы»! – Женя, прихлёбывая чай, не опаздывал комментировать и смеяться.
– Хватит ржать! При чём тут «суставы», когда болит голова?
– Как при чём? Ты же ударился головой?
– Ну…
– А голова у тебя из чего?
– Из чего…
– Из того самого… – Женя ещё больше залился смехом.
– Женя! – мне было не до шуток, и я собирался прервать разговор, перерастающий в стёп, но появилась Мира.
– Привет!
– Привет, мальчики.
Мира, наклоняясь, по очереди нас полуобняла.
– Ты как? – спросила Мира у меня.
– Он отказывается пить таблетки от «суставов» для «головы», – не останавливался Женя.
– Он издевается! Я выпил таблетки от головы, потому что несколько дней испытываю боль, но это не критично и вполне объяснимо.
– Какие таблетки ты выпил?
– Ты слышишь? – Женя искал союзника в Мирославе.
– От головы… – начал рапортовать я.
– У папы замаркированы три вида таблеток на все, видимо для него, случаи жизни – «от головы», «от живота» и от «суставов», – Женя странно смотрел на коллегу.
– И что? – возмутился их переглядам, ничего не понимая, зачем так акцентировать внимание на то, что я сделал.
– Ты ненормальный? – Мира серьёзно взглянула мне в глаза. – У тебя голова болит с того самого дня?..
– Ничего страшного, друзья, я вас уверяю! – взмолился я и порывался уже встать. – Это нормально. Я, возможно, не высыпаюсь, я не знаю, переживаю за отца, в конце концов…
– Тебя сбила машина, и ты ударился об асфальт головой! – вставила Мира.
– Отца я не видел, бог знает сколько… – договаривал я в оправдание.
– Надо показаться в больницу, – тихо подытожил Женя.
По коридорам побежали голоса. Время подтянуло вечер уже в театральное кафе.
– Нужно ехать к врачу, – согласилась Мира.
– Ребята… – меня словно обезоружили, – у меня от вас голова заболела! – Высказался я, но меня не слышали.
– Я
