Венецианское завещание - Анна Князева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фима надолго замолчала, курила и о чем-то думала, потом посмотрела на Дайнеку и, будто решившись на что-то, заговорила:
– Самое главное свое унижение я до сих пор помню, хоть и маленькая была, а сердце уже тогда знало…
Мы тогда с матерью на руднике жили. Я училась во втором классе. Рудник был небольшой, все друг друга знали. Я чувствовала себя ущербной, хуже остальных. Из-за матери, она и там пила, безобразничала.
Дети начальства держались обособленно, играли только между собой. А мне так хотелось играть именно с этими благополучными, обеспеченными девочками. И была среди них одна, дочка главного бухгалтера, Лена Большакова. Красивая, сытая, с бантом… Как я старалась быть полезной, нужной ей! Зимой на переменках бегала через улицу за пирожками, дежурить в классе помогала…
И однажды перед Новым годом, когда в коридоре стояла елка, мы хороводы водили: сцепившись руками, топтались вокруг елки. Лена Большакова держала за руки своих подружек.
Вдруг мне показалось, что всей своей преданностью и верностью ей я заслужила право быть среди них. Я подошла и попыталась разнять их руки, чтобы встать рядом с Леной.
А руки не разнимались…
Я потом поклялась себе, что ни-ког-да, ни-ког-да не буду такой, как мать… лучше умру, но такой не буду. И нищей не буду.
Фима затушила сигарету, легла, повернувшись к стене, и сделала вид, что заснула.
Глава 51
По дороге в школу
Утром знакомой дорогой они шли в школу итальянского языка. Было безлюдно, и только уборщики улиц деловито разгребали мусор – неизбежное последствие праздника.
Дайнека хотела заговорить, но не знала, как начать. Вчера ночью она совсем не ожидала от Фимы такой откровенности. И оттого сегодня ей было не по себе.
Шли молча.
– Ты должна пообещать мне, – неожиданно сказала Фима, – что не станешь меня жалеть. Иначе нам с тобой будет трудно… Понимаешь?
– Все понимаю.
– Хорошо.
Они миновали мостик, за которым нужно было свернуть в школу.
Дайнека шагала в ногу с Фимой и думала о том, как трудно понять человека сразу. И как постепенно, по каким-то засевшим в памяти взглядам и фразам возникает прозрение. Приходит понимание, что рядом с тобой человек, который близок и дорог тебе. Твой человек…
Шли тихими узкими улочками: маленькие палаццо, дома, каналы…
– Мы с отцом не всегда жили в Москве. Туда мы переехали оттого, что не могли больше оставаться в Красноярске, – Дайнека начала говорить неуверенно, как будто пробуя, получится или нет. – Нас бросила мама, когда я училась в пятом классе. Была теплая осень, бабье лето. Я пришла из школы, а дома папа – меня ждет. Сначала я подумала, что с мамой что-то случилось, заболела или еще хуже… Но папа сказал, что она бросила нас.
Теперь я понимаю, то утро перед школой было последним счастливым утром. Потом – только боль и обида. Она ведь не просто ушла, она украла у меня отца. Такого, каким я его знала. Со мной остался другой человек, и он уже никогда не стал прежним.
Фима затихла, она внимательно слушала Дайнеку.
– Ты не пыталась найти ее? Поговорить, может быть…
– Увидела ее месяца через четыре. Случайно встретились на улице. Дура была, думала, что сумею ее вернуть, пошла к ней домой.
– Ну, и что?
– Мама любила другого человека. Он, точнее, она заменила ей все, и даже меня.
– Она? – Фима ошарашенно посмотрела в глаза Дайнеке. – Ты сказала «она»?
– Почему тебя это удивляет? Случается и такое. Мне тогда было двенадцать лет, но я сразу все поняла. Я видела, как они любят друг друга. Смотрела иногда в их окна. Они жили на втором этаже, и если отойти подальше или влезть на что-нибудь, видно было хорошо. Я радовалась, если мать смеялась. Плакала вместе с ней. И ревновала страшно.
Потом встретила под ее окнами отца. Поняла, что он часто стоял там, только мы никогда не пересекались. Он тоже все понял. Вскоре мы уехали в Москву.
– Ты не писала матери, не звонила?
– Один раз отправила ей открытку. И она ответила. Через десять лет. Я сразу же поехала к ней в Красноярск. Лариса, подруга ее, ушла. Потом была другая, но ее убили. Короче – жуткая приключилась история. Если бы не Джамиль…
– Кто такой Джамиль? Узбек?
– Русский. Я очень его любила и однажды потеряла. – Дайнека грустно улыбнулась. – Он вернулся, когда мне была нужна помощь.
– Ты сказала, что любила его. А теперь?
– И теперь люблю. Только не знаю, где искать.
– А почему он тебя не ищет?
– Он думает, что меня убили. И потом, у него такая жизнь…
– Он что, наемный убийца? – пошутила Фима.
Дайнека испуганно уставилась на подругу. Та отвела глаза.
– Прости…
– Он не убийца.
– Ясно, «джентльмен удачи»… Если бы дело не зашло так далеко, я посоветовала бы держаться от него подальше.
– Поздно… – звенящим голосом сказала Дайнека.
– Не надо, не плачь… Ясен перец.
– Как ты сказала? – Дайнеку рассмешили эти нелепые слова.
– Ясен перец. Ты что, ни разу не слышала?
– Нет, – созналась Дайнека. – Это что, у тебя в школе дети так говорят?
Фима неопределенно мотнула головой:
– Можно сказать и так. А отец? Он не женился?
– Жениться не женился. Есть у него… одна пигалица, Настей зовут.
Фима понятливо хмыкнула:
– Ясно, можешь не продолжать.
– Нет, – торопливо заговорила Дайнека, – она его любит, и вообще…
Фима внимательно посмотрела на нее:
– Ты кого пытаешься убедить, себя?
– Себя… Так и есть, – сокрушенно кивнула Дайнека.
– Ну вот, если только себя… Ему она уже лапши на уши навешала. Ему хватит.
– И ничего-то тут не поделаешь…
– Ничего, – согласилась с ней Фима.
Пришлось свернуть, впереди было море, утыканное у берега сваями, а вдали – острова. Дайнека оглянулась и увидела две мужские фигуры, неотступно следующие за ними. Дальше шли вдоль каких-то складов и пакгаузов.
– Я хотела спросить тебя, – нерешительно поинтересовалась Фима. – Эта купчая, из-за которой там, в конторе… – она не договорила. – Откуда она взялась?
Собираясь с мыслями, Дайнека молчала, а потом неожиданно для себя разоткровенничалась. Она рассказала о смерти бабушки, о том, что произошло с Костиком, а потом с ней, и о той грустной истории, которая случилась сто лет назад. Даже пересказала все письма, она их помнила наизусть.
– За два дня… – Фима высморкалась в платок. – План… по слезам и соплям… мы перевыполнили.
Глава 52
Портрет обугленной розы
Старинная дверь распахнулась, и они оказались в комнате Николая Бережного.
– Заходи, Фима, не бойся.
– Неужели сто лет?
– Мне тоже не верилось. – Дайнека огляделась. – Вот здесь все его работы. В России почти ничего не сохранилось, только одна картина выставлена в Третьяковке. Называется «Венецианские видения», но я никогда ее не видела.
Дайнека остановилась посреди комнаты и оглянулась на Фиму:
– Посмотрим? Знаешь, у меня руки трясутся.
– Я тоже волнуюсь, – ответила Фима.
Дайнека аккуратно сняла ткань, которая укрывала картины. Стараясь не трясти ею, передала Фиме, и та сложила ветхие лохмотья в углу комнаты. Осторожно, опасаясь повредить, Дайнека выдвинула первую с края картину. Она оказалась не слишком большой, ее можно было рассматривать, удерживая перед собой в вытянутых руках. Покрытое масляными красками полотно хорошо сохранилось, и только в некоторых местах небрежной паутинкой разбежались по поверхности мелкие трещинки.
Глядя на картину, Дайнека узнавала главную набережную Венеции. Она была многолюдна и залита солнечным светом. Под белоснежными кружевными зонтиками прогуливались дамы с кавалерами. Собака непонятной породы, мальчик, рисующий красками. Неожиданно для себя она заметила, что улыбается. Чувствовалось, что для художника это было счастливое время.
– Тысяча восемьсот девяносто девятый… – услышала она голос Фимы. – Здесь, на обороте, указана дата.
– Он только что приехал в Венецию, это одна из первых его работ. – Дайнека поставила картину к стене, отошла подальше и внимательно посмотрела на нее еще раз. Потом потянула на себя следующую картину. Она оказалась слишком большой, без помощи Фимы было не обойтись.
– Фима…
– Подожди, я сейчас.
Обернувшись, Дайнека увидела, что та стоит у портрета. Она подошла и остановилась рядом.
– Николай Бережной.
– А это кто? – спросила Фима, указывая на второй портрет.
– Баронесса Эйнауди.
– Ясно… – Фима грустно кивнула и отвернулась.
Очень бережно они вытащили на свет огромную картину и поставили ее к стене рядом с первой. Отступив на несколько шагов, молча разглядывали ее.
Пестрая лодка, привязанная к причалу, фигурки грузчиков, перетаскивающих корзины куда-то в глубь темного проема открытой двери. Стена, по-венециански обшарпанная. Рядом с дверью открытое окно, а в нем – улыбающееся лицо пышнотелой итальянки. Навалившись грудью на подоконник, она смотрит на мальчика лет восьми, который сидит на дощатом мостке, свесив ноги в воду канала.
