Король Шломо - Давид Малкин

– Ты не видел Вавилона! – возразил старый купец. – Город наш вымощен каменными плитами, вдоль каждой улицы вырыты стоки, и жителям запрещено выливать нечистоты прямо на улицу. А общий канал прорублеи под воротами ботни Ипггар и оттуда проходит в ущелье за городской стеной.

– Ты уже соскучился по своему Вавилону! – улыбнулся лекарь, и купцы закивали головами.

Весь берег покрыла свежая трава; вокруг голубых шаров расцветшего чертополоха народились медоносные лепестки. Караванщики загляделись на переходы оттенков зелёного цвета у их ног – от изумрудного до лимонного. Из крохотных бусинок цветущей крапивы выпархивали белые бабочки; уже затевались песнопения береговых птиц, и пробовали крепость крыльев молодые ястребы.

Весной Господь обновлял свою Эрец-Исраэль.

Глава 33

Стемнело рано, и, входя в Овечьи ворота, король Шломо мог бы не прикрывать лицо платком, всё равно никто бы его не узнал.

Шимон в этот вечер был не один. Ещё двое нищих, Молодой и Худой, сидели и разговаривали с ним. Видимо, они отмечали какую-то удачу сегодняшнего дня: наливали из меха разбавленное водой вино, отламывали куски от покрытых золой лепёшек и смеялись.

Незнакомцу протянули чашку. Шломо достал из пояса кусок сыра и положил на циновку рядом с лепёшками. Он прислушался и не поверил своим ушам: Шимон вспоминал Заиорданский поход с армией Иоава бен-Цруи, хотя весь Ерушалаим знал, что с нищим солдатом можно говорить о чём угодно – только не об этом походе.

– На рассвете – шофар! – рассказывал Шимон. – Сигнал: «В атаку!» Я со сна сунул руку под шкуру, где держал сандалии, и завопил: будто игла прошла у меня от пальца до плеча. Тут я окончательно проснулся, задираю шкуру – скорпиоша! Глядит на меня и даже не думает удирать.

Но Арье, командир наш, был пострашнее любого скорпиона, поэтому я стрелой вылетел из палатки, успев только придавить гада сандалием.

Прибежали под самые стены Раббы. Смотрю, в переднем ряду – Ури из Хита.

«Как же так? – думаю. – Он же получил отпуск и бегом-бегом в Ерушалаим к молодой жене? – Не успел я ничего сообразить, как получил со стены камнем по башке. Очнулся, когда ребята вносили меня в нашу палатку. – Осторожно! – кричу. – Там скорпион!» Они всё из палатки вытащили, постель перетрясли – ничего не нашли. Значит, я его утром так хорошо придавил, что и следа не осталось.

– Тебе, небось, этот скорпион померещился, – сказал Молодой. – Рука-то болела?

– Ещё как! Хуже, чем рана от камня со стены! Всю ночь рука горела и ныла. Я её нянчил, как ребёнка, не мог найти, куда положить, чтобы уснуть. Едва рассвело, прибежал лекарь Овадья, осмотрел меня и говорит: «Раз живой, значит, уже не умрёшь. А руку лечить теперь поздно, жди, когда само пройдёт». – «Да какой же из меня воин, если копьё в руке держать не могу!» – «Лежи, – говорит, – я скажу Иоаву, чтобы назначил тебя в охрану стана». «Само» так и не прошло, – со вздохом закончил Шимон.

– Ты только не рассказывай про это королю Шломо, если он вдруг сюда придёт, – посоветовал Худой.

– Ведь Наама, его жена, умерла от укуса скорпиона.

– Вот придёт к тебе посоветоваться наш мудрец-король, – рассмеялся Молодой, – так ты уж с ним поосторожней насчёт жуков и скорпионов.

В этот момент к Шимону подошёл человек, судя по рваному халату, такой же нищий, как трое остальных. Волосы у него были цвета отожжённой глины, поэтому его прозвали Рыжим. Он был чем-то взволнован и, не поздоровавшись ни с кем, наклонился к уху Шимона. Тот выслушал молча, помрачнел.

– Я тебя предупредил, – сказал Рыжий и, волоча ногу, пошёл в город.

– Что он тебе сказал? – спросил Молодой. – Что Шушана-рыбница выдаёт замуж дочку, и мы до отвала наедимся на свадьбе?

Нищие захохотали.

Шимон подлил каждому вина.

– Всё-то ты знаешь! – улыбнулся он Молодому.

– Слышали? – спросил Худой. – Три дня назад на базаре охранники поймали людей пророка Ахии из Шило, когда те договаривались поджечь капища язычников на горе Покоя вместе с домами жён нашего короля.

– Это уже не в первый раз, – сказал Молодой. – Вы же знаете, объявилось новое братство – «Блюстители веры». Бная бен-Иояда даже расставил охрану на горе Покоя. А теперь ищут главного «блюстителя», Эйкера. Помните, он жил здесь и очищал всем одежду от зимней плесени?

– И чего ему не хватало! – удивился Рыжий.

– На базаре ещё потешались, – вспомнил Молодой. – «Вот те и на! “Блюстителей веры” возглавляет сын шлюхи Азувы!»

– А он и маленький был такой, – заметил Шимон. – Спал на крыше и чуть что, вызывал городскую стражу. Из-за него Азува и Ренат даже перестали водить к себе мужчин.

– Просто постарели, – предположил Худой. Остальные рассмеялись.

Над камнями, на которых сидели нищие, нависли ветви старой смоковницы. По всему стволу она заросла мелкими бесцветными ягодами и казалась поросшей мхом. У ягод не было ни вкуса, ни запаха, ими пренебрегали даже птицы, с осени среди корявых веток застряли, не долетев до земли, сухие перепончатые листья. Но крона старой смоковницы оставалась густой, и круглый год прохожие могли отдыхать в её тени.

Шимон не сказал своим приятелям, зачем приходил к нему Рыжий.

В это утро Эйкера и его «блюстителей» видели на Ивусейском холме, где он говорил городским бродягам, что зарежет короля Шломо и других «развратников», а заодно и нищего солдата-калеку в Овечьих воротах за то, что тот донёс Бнае бен-Иояде о приходе его, Эйкера, в Ерушалаим.

– Откуда ты знаешь, что донёс Розовый Шимон? – спросил кто-то из бродяг.

– У меня в городской страже тоже есть свои люди! – хихикнул Эйкер и повторил: – Розового Шимона я сам зарежу.

– Что с тобой, Шимон? – спросил Худой.

– Говорят, когда печалится лицо, добреет сердце, – отшутился Шимон и напомнил, указывая на незнакомца, – перед его приходом мы рассуждали о счастливых людях.

– Я думаю, счастливая жизнь у богатого, – оживился Худой.

«Счастливых людей я встречал много, – думал, слушая их, король Шломо. – Понимающих, что они счастливы – единицы».

Лунный свет пронизал крону смоковницы над ними, и песок Иудейской пустыни сверкнул в бороде Худого.

– Жить в своём доме и каждый день есть хлеба сколько пожелаешь – вот это, наверное, счастье! – размечтался Худой.

– И забота! – подхватил Шимон. – Мне рассказывал пекарь Моше – мудрый человек был! – как он возненавидел свой труд, потому что должен оставить всё, что накопил, беспутному сыну. Он говорил так: «Иной человек трудится и много, и с умом, копит богатство. А зачем? Как вышел он голым из утробы матери, так и уйдёт, ничего не взяв с собой. Какая же польза ему от того, что он трудился!»

– Я думаю, твой пекарь жил, как в раю, – упорствовал Худой.

– Рай, он для бедных. у богатого, если он здоров, и так всё есть, – поправил Молодой. – Зачем ему рай?

– Наверное, самый счастливый среди смертных – наш король Шломо, – сказал Худой. – Говорят, он самый богатый человек на земле.

– И самый мудрый, – вставил Шимон.

– И жён у него, говорят, вот столько! – развёл руки Молодой. – Эх, мог бы я прокормить столько жён, я тоже завёл бы себе, знаете сколько… – он задумался, сколько жён завёл бы, но так и не придумал.

«Говорят, – размышлял Шломо, – и про богатства, и про тысячу моих жён… А счастливый человек, наверное, тот, кто с радостью начинает каждый день, легко засыпает вечером и крепко спит до утра».

– Тебе хватило бы этого для счастья? – спросил Храм.

– Нет, – ответил ему Шломо не сразу. – Но я хотел бы так пожить.

Шимон повернулся к незнакомцу:

– А ты как думаешь, путник? Одинаковый конец ждёт бедного и богатого, мудрого и глупого? Ведь и тот, и другой умрут, и о них забудут.

– Верно говоришь, – согласился Шломо. – Каждый умрёт и будет забыт.

«Узнал он меня или нет? Вспомнил или не вспомнил нашу встречу возле куста мандрагоры?», – гадал он, глядя на Шимона.

– Ты, поди, много повидал? – спросил Худой у Шломо.

– Да, – сказал Шломо. – И видел, как праведник погибает молодым, а нечестивый живёт долго.

– Всех ждёт один конец, – вздохнул Шимон. – Праведника и грешника, доброго и злого, того, кто славит Бога и того, кто о Нём не помнит.

– Есть, пить и наслаждаться добром, добытым трудом своим – вот счастье! – вставил Худой. – Потому что это дал человеку Бог. Ешь с радостью хлеб твой и пей с весельем вино твоё. Раз у тебя есть еда, значит, Бог благоволит к тебе. Правильно я говорю?

– Правильно. Лучше горстка покоя, чем полные пригоршни ветра, – поддержал Шломо.

Все четверо засмеялись, отпили вина и принялись за лепёшки.