Игла бессмертия (СИ) - Бовичев Дмитрий

Георгий попробовал повернуть голову на звук, но увидел лишь закопчённый потолок — заведённые за спину руки не давали перевернуться.

— Ты не спеши, ещё успеешь поглазеть-то. Придётся тебе у меня погостить седьмиц пять-шесть. Я хотя и не мучила б тебя понапрасну, да подпола нету — хранить мясо негде.

«Что? Бред какой-то».

Георгий зажмурился и снова открыл глаза — ничего не изменилось.

— Вот вернётся Берендейка, так мы с тобой побалакаем, — снова донеслось сзади, — а пока можешь и поспать. Во сне-то хорошо, вольным ветром гулять где вздумается и ни пут на тебе, ни тяжких мыслей… ты поспи.

Ни о каком сне, конечно, не могло быть и речи. Георгий замычал и стал как мог раскачиваться из стороны в сторону, одновременно напрягая руки и тем пытаясь растянуть верёвки.

— Не ершись, не трепыхайся! — прикрикнули сзади и так ударили чем-то деревянным и мокрым по голове, что в ушах зазвенело.

А ведь голова и так-то болела. Били сверху, не в висок, но очень чувствительно.

— Сказала же, Берендейку дождаться надо.

Георгий почёл за лучшее прекратить пока попытки, всё одно путы на руках ничуть не ослабли.

Скрежет прекратился, взамен разнёсся дух каких-то трав и перца. В носу защипало, и, как назло, защекотала тряпка в глотке. Георгий чихнул, потом ещё и ещё.

— А-а-а, травки мои учуял? Добрые травки, без них — какой навар?

Спазмы сотрясали пленника, отдаваясь в ушибленной голове. Ещё немного и он бы свалился с лавки.

— Сейчас помогу, — проговорила хозяйка и пребольно ударила связанного по коленке деревянным половником.

Воронцов взвыл в кляп, но действительно перестал чихать.

— Полегчало? Ну, лежи покойно.

А ничего другого и не оставалось, только лежать да гадать, что это всё значит. Но дельных мыслей в голову не приходило, отчего сделалось тягостно и беспокойно.

Георгий обратился внутрь себя, к своей силе, и с радостью обнаружил, что вызвать её может вполне. Вот только кляп не даст ничего сотворить.

Старуха всё что-то возилась за спиной, изредка сама себе бросая пару слов. Так прошло не меньше часа, пока Воронцов не услышал сначала лёгкий топот где-то снаружи, а потом и скрип открываемой двери.

— Где тебя только носило?! Принёс хоть? — приветствовала кого-то хозяйка.

В ответ как будто присвистнули.

— Ну-у! Теперь пообедаем! Соколик, и ты просыпайся, говорить будем.

Кто-то протопал быстрым и коротким шагом в изголовье, повозился там, а после прямо перед носом Воронцова встала нога в лапте, онучах и штанине грязно-серого цвета. Вместе с ногой пришли резкие запахи грязи и застарелого пота.

— Сейчас я тебя, соколик, переверну, надо мне на твои очи поглядеть. Порошка говорила, будто ты ворожбу знаешь.

Воронцова взяли за связанные руки и повернули сначала на живот, потом и на бок так, что он оказался спиной к стене.

Теперь он увидел и комнату, и свою тюремщицу.

Бабка такая старая, что, кажется, взялась уж местами мхом, с большим кривым носом, водянистыми, бесцветными глубоко посаженными глазами и морщинами по всему лицу глядела прямо на Воронцова с улыбкой. И как она его так легко повернула? А улыбочку её лучше бы не видеть вовсе, зубы у старухи все были волчьи. Клыки и резцы торчали в разные стороны, выпирая вперёд и кое-где разрезая губы.

Георгий бывал на волчьей травле всего-то, может, раза два, но арсенал серых запомнил.

— Что, добрые зубки? Кха-ха-ха! — развеселилась бабка. — Вот у серого одолжилась, когда свои сточила.

Стоявший на лавке над головой Георгия бабкин помощник взял его одной рукой за волосы, а второй вытащил кляп. Пленник закашлялся. Бабка наклонилась, и её голова оказалась почти на уровне головы Воронцова.

— Поведай мне, соколик, куда путь держал, откуда ворожбу знаешь. И гляди, я кривду почую.

— Кха… пить дайте.

— Дам, дам, соколик. Берендей! — Бабка указала своим кривым и когтистым пальцем на пленника, и тот снова вставил кляп.

Воронцов скосил глаза вверх и разглядел помощника. Тот оказался совсем маленького роста, но широкий, как говорят — поперёк себя шире, одет просто, лохмат, нечесан и грязен. Смотрел он на пленника сурово, но как-то без души, по обязанности.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Бабка поднесла в крынке воды и напоила.

— Теперь сказывай.

— С-сударыня, я государев человек, на службе. Лучше развяжите меня.

— Государев, государев, раз на тебе кафтан красный, это уж и без слов понятно. А за какой надобностью ты там очутился, в полях?

— По приказу его высокоблагородия тайного советника господина Шешкова Степана Ивановича, — начал Воронцов пылить высокими должностями, — начальника Тайной Экспедиции Сената, князя и ближайшего друга государыни…

— Ну, что делать-то тебя послали? — Титулование и упоминание императрицы бабка, казалось, пропустила мимо ушей.

— Послан выискивать банду разбойников, что грабит купцов в губернии, — решил пленник выдать ту же сказку, какую рассказал князю.

— Э-э-э, мели, Емеля… — не поверила старуха, и Берендей неожиданно и сильно ударил Воронцова по уху и ещё раз, и ещё.

Кровь в голове стала пульсировать, с каждым новым толчком отдаваться новой болью.

— Я государев человек, за меня ответ держать придётся! — от боли, а паче от обиды за то, что не пойми кто взял над ним власть, закричал Воронцов.

Бабка глянула на него со смехом в глазах.

— Кто ж узнает? Мало ли на дороге людей пропадает?

— Дознаются. Других-прочих не ищут, а за меня леса вокруг Боброцска мелким гребнем прочешут!

Берендей снова ударил пленника, и снова. Боль теперь переменилась и сделалась постоянной, ноющей и давящей.

— Сволочи! Наплачетесь ещё в застенках! — Давно уже так по-мальчишески не грозился капитан лейб-гвардии. И сам понимал, что тонко блеет, но удержаться не было сил.

— Экий ты страшный и грозный. А сам-то ты сюда дорогу знаешь? Показать сможешь? И никто не сможет. И ни к чему нам препираться, я тебе сейчас скажу, а ты послушай. — Слова слышались Воронцову хуже — от ударов поселился внутри неумолчный звон.

Бабка придвинулась и заглянула пленнику в глаза.

— Соколик, ты пока молвишь — целый, а как умолкнешь — без ноги останешься.

— Как же… зачем? — Сомнений в её словах у Воронцова не возникло.

— А что ж ты не понял? Отрублю я тебе топором ногу пониже колена, да в суп. Берендейка, вон, и хрену добыл в деревне. — Бабка указала на горшочек, стоявший на столе.

От горшочка взгляд Воронцова переместился на большой чугунок на шестке* печи. Сумасшедшая старуха, с ней не договоришься. Бежать, бежать, лишь бы отвернулась…

Бабка проводила его взгляд и снова улыбнулась, ощерив свой арсенал зубов.

— Что же вам от меня надо? Зачем? Я-а-а готов добром отдать вам всё, что имею при себе. Поверьте, этого хватит, чтобы ещё десять лет есть только мясо.

— Что надо — я уж тебе сказала, и толковать тут больше не о чем. Да и разве ж нужно мне мясо зверей? Разве ж не узнал ты меня?

— Н-не имею чести…

— Экий ты несговорчивый, всё не веришь, а поверить надо бы.

Она отвернулась и пошла зачем-то к стене.

Сейчас… Воронцов склонил голову от сердитого наблюдателя и обратился к своему дару. Тот откликнулся мгновенно и, несмотря на головную боль, зазвучал внутри чисто. Георгий зашептал слова огненного кольца, того, что не смог прочитать в полях, и, хотя нет здесь сухих колосьев, всё равно должно было полыхнуть изрядно. Руки его наполнились жаром, он приготовился…

Удар по уху! Резкий свист! Ещё удар, и кляп уж тычут в рот. Не успел, не успел! Снова ударили по голове, и Георгий потерял сознание.

Очнулся рывком, от какой-то едкой дряни, которую ему поднесли к носу и увидел улыбающуюся бабку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Молча просунула она между его связанных ног верёвку и туго перетянула бедро. Обернулась к столу, взяла топор.

— Стало быть, ворожбу знаешь… а что ж не веришь?

— Я верю, верю! — взвыл Воронцов. — Я ищу ведьм! Колдунов и прочих в диковинных делах искусников!