Возраст третьей любви - Анна Берсенева

Так он и ушел, как колобок, ото всех проблем, которых сам для себя не хотел.

Зима наконец кончилась, одарив напоследок, уже в феврале, бураном, который сорвал крыши с трех домов и оставил без электричества целый район. Но обошлось без жертв, несколькими травмами и обморожениями, и это было все-таки неплохо.

Юрины больничные дежурства, дневные и ночные, по-прежнему выпадали в основном на выходные. Он все собирался как-то пересмотреть свой график: все-таки надо и Олю пожалеть, все выходные одна, а он то в больнице, то в отряде – распоряжается своим временем как раньше, когда до него никому не было дела… Правда, Оля ни разу не высказала по этому поводу недовольства. Но на ее высказывания ориентироваться и не приходилось. Она вообще не высказывала недовольства ни по какому связанному с Юрой поводу – только счастье оттого, что он есть в ее жизни.

Сегодня Оля освободилась после ночного дежурства и уже бежала переодеваться в сестринскую – Юра встретил ее в коридоре, – а ему предстояло провести на работе весь день.

Гена Рачинский тоже собирался уходить, когда Гринев вошел в ординаторскую: уже надел щегольское оливковое пальто и дописывал что-то в истории болезни, сидя на краешке стула.

– Одуреешь с этой писаниной, – сказал он, поздоровавшись. – Скрипим перышками, как в каменном веке. Сколько времени коту под зад уходит!

– В каменном веке перышек не было, – усмехнулся Юра.

– Ладно, Валентиныч, спокойно тебе отдежурить. Торопцов жаловался – между ребрами, говорит, дергает что-то под корсетом. По-моему, невралгийка, но ты тоже глянь.

– Хорошо, – кивнул Гринев. – Остальное все в порядке, Гена?

– Остальное в порядке, – кивнул он. – На рыбалку сегодня едем с мужиками, оттуда в баньку… Хорошо!

У Гены даже глаза блеснули радостью при мысли о предстоящем отдыхе, а Юра подумал, как всегда: везет же людям, это все-таки талант надо иметь – отдыхать как работать, на полную катушку.

– Смотри, не поздновато для рыбалки? – на всякий случай сказал он.

– Да ну, Юра, ты уж совсем перестраховщиком стал в отряде в этом вашем! Вечно у вас то потоп, то пожар. Какое – поздновато? Март на дворе.

– Конец марта. Ну, это я так, на всякий случай. Тьфу-тьфу-тьфу.

Гринев постучал по столу. Одновременно с его стуком раздался осторожный стук в дверь.

– Да, Олечка, входи! – крикнул Рачинский. – Только она так скребется, – весело объяснил он.

– Геннадий Викторович, мазь Вишневского кончается, – сказала Оля, не входя, а только заглядывая в ординаторскую. – Но сегодня Люсе на перевязки еще хватит, вы не беспокойтесь, Юрий Валентинович, – поспешила она добавить.

– Я знаю, Олечка, скажу начмеду, – кивнул Рачинский. – Иди домой, не волнуйся. Мазь Вишневского! Скоро вообще бинты стирать будем, – сердито сказал он, когда дверь за Олей закрылась. – И шить шпагатом. Девочка молодец какая, а? – подмигнул он Гриневу. – «Юрий Валентинович, вы»… Все-таки ты, Юр, правильную линию ведешь. Восточная женщина – она и есть восточная женщина. Мне б сейчас холостые денечки, я бы, ей-Богу, только на кореянке женился! Даже и жениться бы не стал, это ты тоже правильно. Красивенькая как куколка, а главное, место свое знает. И в постели небось хороша – с остренькими грудками всегда горячие, у меня тоже одна была, как изогнется колечком, так тебе и…

– Заткнулся бы ты, Гена, пока не поздно.

Гринев произнес это таким тоном, что Гена счел за благо не только заткнуться, но и поспешно ретироваться.

– Ну, всего тебе! – сказал он уже в дверях и все-таки добавил напоследок: – Я ж без зла, Валентиныч. Наоборот – одобряю! И что я такого сказал?

Ничего он такого не сказал, все то же самое, что говорил всегда, о любой женщине. И, конечно, действительно без зла. Но у Юры в глазах потемнело, кровь застучала в висках.

«Ну что было делать? – с тоской подумал он. – По морде ему дать? Это уж совсем идиотизм».

Он просто ненавидел такие ситуации и себя в таких ситуациях – когда и психовать глупо, и спокойным быть невозможно. И остается только бурлить в точке кипения да воздух ртом хватать.

Юра терпеть не мог, чтобы кто-нибудь видел его в таком состоянии, и порадовался одному: что Рачинский ушел. И тут же, как назло, раздался стук в дверь – уже не Олин, не робкий, а просто стук постороннего человека, который хочет войти.

– Да! – сказал Гринев, садясь за стол и разжимая кулаки. – Входите.

Он думал, кто-нибудь из больных пришел пожаловаться на колотье в боку или плохую кормежку, и уже приготовился спокойно отвечать. Но вместо предполагаемого больного в ординаторскую вошла совершенно незнакомая дама.

– Здравствуйте, Юрий Валентинович, – сказала она, подходя к его столу.

– Здравствуйте, – произнес Гринев, еще по инерции сердито. – В чем дело?

– Может быть, вы мне сначала сесть предложите? – насмешливо поинтересовалась дама.

Юре стало неловко, что забыл о такой естественной вещи, и он тут же рассердился еще больше – на себя, а заодно на посетительницу.

– Садитесь, – мрачно кивнул он. – Если вы по делу.

– Меня зовут Евгения Стивенс, – сказала она, садясь напротив Гринева.

– Очень приятно. Что я должен делать?

– Потрясающе! – вдруг засмеялась дама. – У вас всегда такая реакция? Вы всегда сразу должны что-то делать?

– Вы пришли изучать мои реакции? – совсем выходя из себя, медленно проговорил Гринев.

Теперь она вызывала у него раздражение уже сама по себе, не по инерции. Дама была молода, не старше двадцати пяти, и как раз такого типа, который он терпеть не мог. Броская, с напоказ стройной фигурой, и одежда подобрана так, чтобы привлечь внимание: серебристо-серый ажурный свитер достает до колен, почти до края узкой черной юбки, сразу заставляя взглянуть на стройные длинные ноги.

И лицо слишком ухоженное, и вьющиеся светлые волосы уложены слишком пышно, и, главное, взгляд… Взгляд этой дамы выражал только одно: абсолютное, глубокое довольство собою, своей эффектной внешностью и привычной неотразимостью. От этого глубокого самодовольства ее холодновато-светлые глаза смотрели на Гринева с веселым любопытством.

– Возможно, и реакции тоже, – весело сказала она и пояснила: – Дело в том, Юрий Валентинович, что я журналистка. Начинающая. Осваиваю новую профессию и прошу вас мне помочь.

– Каким это образом? – удивился он. – Я же не журналист.

– Я тележурналистка, – снова объяснила Евгения Стивенс. – И у меня есть задание: подобрать как можно больше интересных героев для передачи.

Этого только не хватало! Настроение паскудное, женщина ему неприятна, а теперь еще, оказывается, она собирается его сделать героем передачи. Пару раз Гринев краем глаза смотрел подобные передачи, в которых рыбаки и моряки с идиотскими выражениями на лицах рассказывали о своих трудовых достижениях.