Дочь кардинала - Филиппа Грегори

– А ты сама как думаешь? – тихо спрашивает он.

«А ты сама как думаешь?» Эти слова следуют за мной неотвязно, как серенада, пока я бегу из холодного сада в комнаты Изабеллы. От холода у меня замерзли руки и покраснел нос, но этого никто не замечает. Я быстро скидываю плащ и усаживаюсь к камину, словно бы слушая их болтовню о нарядах. И все это время в моей голове бьется только одна мысль, выраженная словами: «А ты сама как думаешь?»

Настало время одеваться к ужину. Я должна дождаться, пока служанки Изабеллы зашнуруют ее корсет. В мои обязанности входит передать ей флакон с духами и открыть шкатулку с украшениями. В кои-то веки я служу ей без горечи и обиды. Я даже не замечаю, что она просит жемчужное ожерелье, затем передумывает, а затем снова просит подать ей жемчуг. Меня совершенно не трогает тот факт, наденет ли она сегодня жемчуг, который у кого-то украл ее муж. У меня она больше ничего украсть не сможет, потому что у меня появился защитник.

У меня теперь есть заступник, и он тоже брат короля, как и Джордж. Он тоже принадлежит дому Йорков, и мой отец любил его и учил, как родного сына. И так вышло, что он идет в очереди по праву наследия вторым, после Джорджа, но любим королем гораздо больше, чем Джордж, потому что он более постоянен и верен королю, чем Джордж. Если бы вам пришлось выбирать между братьями Йорк, то вы бы непременно заметили, что из них Джордж был самым красивым, Эдуард – самым обаятельным, а Ричард – самым верным.

«А ты сама как думаешь?» Задавая свой вопрос, он хитро улыбнулся, и его темные глаза так блестели, что мне почти показалось, что он мне подмигнул, почти как тонкой шутке, понять которую могли только мы вдвоем. Как будто мы хранили какой-то удивительный секрет, некую чудесную тайну. Мне тогда казалось, что я проявляю ум и осмотрительность, спрашивая его, зачем ему оказывать мне помощь. А он посмотрел на меня так, словно бы мне и без того был известен ответ на мой вопрос. И было что-то в самом вопросе, в том, как блестели его глаза, что вызывало у меня непреодолимое желание смеяться. Даже сейчас, когда моя сестра поворачивалась так и эдак перед серебряным зеркальцем ручной работы, а затем кивала мне, чтобы я застегивала на ней украшения, мои щеки розовели от воспоминания об этих словах.

– Да что с тобой такое? – холодно вопрошает она, встречаясь взглядом с моими глазами в холодном зеркальном отражении.

И я тут же одергиваю себя:

– Ничего.

Изабелла встает из-за туалетного столика и идет к дверям. Ее дамы собираются вокруг нее, двери распахиваются, и она присоединяется к Джорджу и его родным, ожидавшим ее выхода. Это всегда было сигналом о том, что мне пора возвращаться в свои комнаты. Считалось, что я пребываю в таком глубоком трауре, что не выношу присутствия большого количества людей. Только Джордж и Изабелла знают, что именно они изобрели это правило, чтобы не позволить мне видеться и разговаривать ни с кем, помимо их семейства. Меня как некогда вольного сокола посадили в клетку. Раньше об этом знали только я, Изабелла и Джордж. Теперь об этом еще знает Ричард. Он сам обо всем догадался, потому что хорошо понимает меня и Изабеллу. Он был почти сыном в доме Уориков и хорошо знал его обитателей. А еще я была небезразлична Ричарду, поэтому он думал обо мне, беспокоился о том, каково мне живется в доме Изабеллы, сумел разглядеть истину за ширмой заботливого опекунства. Он знал, что они стали моими тюремщиками.

Я приседаю в реверансе перед Джорджем и опускаю лицо так, чтобы они не видели, что я улыбаюсь словам, которые снова и снова звучат в моей памяти. «А ты сама как думаешь?»

Когда в дверь моей комнаты раздается стук, я открываю сама, ожидая прихода слуги, который накрывал мне стол для ужина. Однако на пороге вижу самого Ричарда, разодетого в пиджак и штаны из роскошного красного бархата, с небрежно перекинутым через плечо плащом, отороченным королевскими соболями.

– Ты?! – выдыхаю я.

– Я решил зайти и проведать тебя, пока там накрывают на стол, – говорит он и входит в мои комнаты, чтобы усесться на кресле Изабеллы под стягом с символом рода, висящим над камином.

– Слуги могут принести мой ужин в любую минуту, – предупреждаю я его.

Он легко отмахивается от моих опасений.

– Ты подумала о нашем разговоре?

Я думала о нем весь день.

– Да.

– Ты хочешь, чтобы я стал твоим заступником в этом деле? – И снова он улыбается так, словно предлагает мне сыграть в самую чудесную игру, словно призывает создать заговор против моих опекунов и тюремщиков, словно приглашает на танец.

– И что мы должны будем делать? – Я изо всех сил стараюсь быть серьезной, но не могу сдержать ответной улыбки.

– О, я думаю, – шепчет он, – что нам придется часто встречаться.

– Придется?

– По меньшей мере один раз в день. Ну, для того, чтобы у нас получился настоящий тайный заговор, я считаю, что мне надо будет видеться с тобой один или два раза в день. Не знаю, может даже, мне понадобится видеть тебя все время.

– Но что мы будем делать?

Носком своего сапога он подталкивает стул и жестом приглашает меня сесть ближе к нему. Я молча повинуюсь. Он управляет мной как своим ручным соколом. Он наклоняется ко мне так, что я чувствую его дыхание на своей щеке, и шепчет:

– Мы будем разговаривать, леди Анна. Что еще мы можем делать?

Если бы я повернула голову еще немного, его губы коснулись бы моей щеки. Я сижу неподвижно и приказываю себе даже не смотреть в его сторону.

– А что? Что бы ты хотела делать? – спрашивает он.

Я задумываюсь. Больше всего мне хотелось бы того, что мы делали сейчас: играть в эту восхитительную игру. Мне хотелось, чтобы он весь день смотрел на меня, мне хотелось знать, переросла ли наша беззаботная детская дружба в нечто более серьезное.

– Но как это поможет мне вернуть мое наследство?

– Ах да, наследство. Кажется, на мгновение я совершенно забыл о наследстве. Ну что же, сначала я должен поговорить с тобой, чтобы убедиться в том, что понимаю, что именно ты хочешь получить. – Он снова приближается ко мне. – Я хочу сделать в точности то, чего хочешь ты. Ты должна будешь мною повелевать. Я буду твоим рыцарем, твоим кавалером, слугой… Этого ведь хотят девушки? Чтобы все было так, как пишут в книгах?

Его губы почти касаются моих волос, я чувствую тепло его дыхания.

– Девушки иногда бывают очень глупыми, – говорю я, стараясь выглядеть взрослой.

– Нет ничего глупого в желании иметь защитника, – замечает он. – Если бы я мог найти даму, согласную принять мои услуги, которая дарила бы мне свое расположение, такую даму, которая была бы мне по сердцу, я бы поклялся служить ей на благо и во имя ее счастья и безопасности. – Он немного отстраняется, чтобы посмотреть мне в лицо.

Я не могу отвести от него глаз.

– А потом я от твоего лица поговорю со своим братом, – говорит он. – Тебя не должны держать здесь против твоей воли, как нельзя держать взаперти твою мать.

– Но прислушается ли к тебе король?

– Разумеется. Без всякого сомнения. Я стоял на его стороне с тех самых пор, как научился держать меч и применять его в битве. Я его верный и преданный брат. Он любит меня, я люблю его. Мы братья не только по крови, но и по оружию.

Раздается стук в дверь, и Ричард одним неуловимо плавным движением вскакивает со стула и встает за дверь так, чтобы скрыться за ней, когда она будет открыта. В дверь входит слуга с помощником и несет полдюжины блюд и небольшой кувшин с элем. Они не видят Ричарда. Некоторое время они суетятся возле стола, накрывая его и расставляя приборы и наливая эль, а затем замирают на месте, желая прислуживать мне за столом.

– Можете идти, – говорю я. – Закройте за собой дверь.

Они кланяются и покидают комнату, и одновременно Ричард выходит из тени и придвигает к столу стул.

– Вы позволите за вами поухаживать?

Вот так, вдвоем, мы проводим самый восхитительный ужин. Он пьет из моего кубка эль, ест с моей тарелки, и все обеды и ужины, которые я провела в одиночестве, просто утоляя голод, были забыты. Он выбирает кусочки тушеной говядины с блюда и предлагает их мне, а сам макает в густой мясной соус кусочек хлеба. Он хвалит оленину и настаивает на том, чтобы я ее попробовала, и делит со мной сладости. Между нами нет неловкости, мы снова как дети смеялись и болтали, и в нашем смехе была лишь одна новая нотка – желание.

– Мне пора идти, – говорит он. – Скоро закончится ужин, и меня будут искать.

– Они подумают, что у меня проснулся зверский аппетит, – замечаю я, глядя на пустые тарелки.

Он встает, и я поднимаюсь на ноги вслед за ним, внезапно ощущая стеснительность. Мне хочется спросить его, когда мы увидимся снова и как мы увидимся. Но мне кажется, что я не могу задавать ему этих вопросов.

– До встречи завтра, – легко говорит он мне. – Ты же ходишь на раннюю мессу?

– Да.

– Задержись и отстань от Изабеллы, и я к тебе подойду.