Сёгун - Джеймс Клавелл

— Что вы, кормчий? — спросил Винк.

— Ничего. Прости, мой корабль… Никогда бы я не пошел на такую сделку — ни с ней, ни с кем-нибудь еще… Бедная Марико! Прости и ее тоже!

— Что вы сказали, кормчий?

— Ничего, я только подумал вслух.

— Я слышал — вы что-то говорили, ей-богу!

— Ради того же Бога, заткнись!

— Заткнуться? Мы застряли здесь до конца наших дней, с этими проклятыми японцами! Так?

— Да, так.

— Нам придется унижаться перед этими проклятыми Богом паршивыми язычниками до конца своих проклятых дней… А ведь они только и говорят, что о войне, о войне…

— Верно…

— Ах верно? — Винк трясся всем телом. Блэксорн насторожился. — Это ваша вина! Вы сказали — пойдем в Японию, и мы пришли сюда. А сколько умерло по дороге? Это ваша вина!

— К сожалению, ты прав…

— Вы сожалеете, кормчий? А как мы вернемся домой? Эта ваша работа — привести нас домой! Как вы собираетесь это сделать?

— Не знаю… Сюда придут и другие наши корабли, Джохан. Мы только должны подождать…

— Ждать?! Сколько же времени ждать? Пять лет… Двадцать? Боже мой, вы сами сказали, что эти дерьмоголовые готовятся воевать! — Мозг Винка переключился на другое. — Они собираются отрубить нам головы, насадить их на колья… Мы будем как те, что там… И птицы будут выклевывать нам глаза… — Взрыв безумного смеха всколыхнул все его тело, он полез рукой под свою рваную рубаху…

Блэксорн видел конец пистолета… Ему ничего не стоило сбить Винка с ног и отобрать пистолет, но он не сделал ни малейшей попытки защититься… Винк размахивал пистолетом у него перед носом, топая вокруг него со зловещей безумной ухмылкой… Блэксорн ждал, — он не испытывал страха, он надеялся на пулю… Вдруг Винк повернулся и побежал к воде. Птицы взмывали перед ним в воздух с визгом и стонами… Винк в безумном темпе пробежал шагов сто — и упал, перевернувшись на спину… Ноги у него еще двигались, руки вздымались, он выкрикивал какие-то ругательства… Вот он перевернулся на живот, крикнул в последний раз, повернувшись лицом к Блэксорну, и замер… Наступила тишина. Когда Блэксорн подошел к Винку, пистолет был направлен прямо на него, глаза смотрели с бешеной злобой, зубы ощерены… Винк был мертв… Блэксорн закрыл ему глаза, поднял его, взвалил на плечо и пошел обратно. К нему уже бежали самураи во главе с Нагой и Ябу.

— Что случилось, Анджин-сан?

— Он сошел с ума…

— Как это? Он мертв?

— Да. Сначала надо похоронить, потом поедем в Эдо.

— Хай.

Блэксорн послал за лопатой и попросил оставить его одного. Он похоронил Винка выше линии прилива, на гребне, откуда видны были останки корабля. Он прочитал молитву и соорудил над могилой крест из двух обломков плавника — досок, прибитых к берегу течением. Читать молитву над покойником — это было для него привычным делом: много, много раз приходилось ему стоять так над телами своих товарищей… Только в этом плавании — больше ста раз, с тех пор как они покинули Нидерланды. Из всей его команды выжили только Баккус Ван-Нек и юнга Круук. Остальные пришли с других кораблей: помощник капитана Саламон, Жан Ропер, кок Сонк, парусный мастер Джинсель… Пять кораблей и четыреста девяносто шесть человек… И вот еще Винк… «Все умерли кроме нас семерых. А за что?… Чтобы быть первыми, обогнувшими земной шар?»

— Не знаю, — сказал он могиле. — Теперь уже с этим покончено…

Блэксорн привел могилу в порядок, попрощался: «Сайонара, Джохан!», спустился к морю и, раздевшись, поплыл к останкам корабля — помыться. Он сказал Наге и Ябу, что у них такой обычай — мыться после похорон на берегу одного из команды. Капитан делает это как бы украдкой, в одиночку, если больше нет никого из команды, и море очищает его перед Богом, который тоже христианский Бог, но не совсем такой, как у христиан-иезуитов.

Он уцепился за шпангоут судна и заметил, что там уже начинают скапливаться рачки… Песок заполнил все пространство, похоронив киль на три сажени. Скоро море предъявит свои права на него, и корабль исчезнет совсем… Он бесцельно посмотрел по сторонам. «Спасать уже нечего…»

Блэксорн поплыл к берегу, где его уже ждали вассалы со свежим бельем. Он оделся, засунул за пояс свои мечи и пошел обратно к галере. Около пристани его окликнул один из вассалов:

— Анджин-сан!

Почтовый голубь, преследуемый ястребом, бешено махал крыльями — он искал спасения в клетке, висевшей на чердаке самого высокого деревенского дома, расположенного на спуске к морю, — своего дома. Когда до клетки осталось ярдов сто, ястреб высоко в небе сложил крылья над своей добычей и камнем устремился вниз… Атака его не удалась, — только облако перьев разлетелось от удара… Голубь падал и кричал, словно смертельно раненный, но перед самой землей выправился, полетел и проскользнул в отверстие в сетке… Ястреб кричал свое «ек-ек-ек» совсем рядом, в нескольких шагах… Все зрители обрадовались — кроме Блэксорна: его не тронули ум и смелость голубя, теперь его ничего не трогало…

— Вот здорово! — не удержался один из его вассалов, хотя и смущенный суровостью хозяина.

Блэксорн вернулся на галеру и застал там Ябу, госпожу Сазуко, Кири и капитана. Все было готово к отплытию.

— Ябу-сан, има Эдо ка? — спросил Блэксорн. Но Ябу не отвечал, Блэксорна просто никто не заметил, — все смотрели на берег: к деревне торопливо шел Нага, из дома навстречу ему — владелец голубя. Нага сломал печать, вскрыл письмо и посмотрел на листок бумаги: «Галера и все находящиеся на борту должны оставаться в Иокогаме до моего прибытия. Торанага».

Ранним утром по гребню холма мчались всадники. Впереди — пятьдесят сопровождающих и разведчики авангарда под командованием Бунтаро. За ними — большой военный отряд во главе с Оми. Следом — отец Алвито — Тсукку-сан и десять его монахов, державшиеся плотной группой. Затем — небольшой арьергард, с ним несколько охотников с соколами на перчатках, — соколы с колпачками на головах кроме одного, большого желтоглазого ястреба-тетеревятника. Все самураи — вооруженные до зубов, в кольчугах, с боевым кавалерийским оружием.

Торанага ехал легко… При взгляде на него никто не узнал бы сурового, печального дайме, каким мы его оставили. Это был другой человек — сильный, бодрый, уверенный в своей цели и не таящий ее от других. Поездка его идет к концу, и он рад этому. Прошло два с половиной дня с тех пор как он приказал Наге задержать галеру в Иокогаме и выступил из Мисимы форсированным маршем. Ехали очень быстро, меняя лошадей через каждые двадцать ри. На одной станции, где не оказалось свежих лошадей, ответственный за это самурай был смещен, жалованье его было отдано другому, а ему приказано совершить сеппуку или побрить голову и стать монахом. Самурай выбрал смерть.