Свет праведных. Том 1. Декабристы - Анри Труайя

Он еще предавался размышлениям, когда в комнату вошел Волконский. Князь подошел к столу Розникова и о чем-то тихо заговорил с ним, остальные сгорбились над бумагами, словно школьники в присутствии инспектора. Озарёв сунул в карман отцовское письмо и придвинул к себе папку с корреспонденцией, которую принес секретарь. Как обычно, большая часть посланий исходила от французов, добивавшихся денежного вспомоществования, награды, аудиенции, автографа, места слуги в Елисейском дворце или назначения на службу в русскую армию. Взбалмошные великосветские дамы приглашали государя к себе в замки провести там столько времени, сколько ему будет угодно, анонимные политики предлагали планы реорганизации Франции, невежественные писатели адресовали свои рукописи, умоляя разрешить посвятить свое произведение царю. В последнем случае следовало передать эти творения бывшему воспитателю государя Лагарпу, тщательно отбиравшему тех, чьи знаки поклонения можно принять безбоязненно. Сначала Николай взял письмо женщины, которая искала пропавшего в 1812 году сына и спрашивала, не в плену ли он в России. На полях пометка рукой царя: «Все пленные были возвращены на родину». Обмакнув перо в чернила, начал писать: «Ознакомившись с вашим письмом, Его Величество соблаговолил ответить…»

– Лейтенант Озарёв, – обратился к нему Волконский.

Тот вскочил, чтобы выслушать продолжение.

– Будьте готовы отправиться к художнику Жерару – ему необходима военная форма императора, чтобы завершить полотно…

Николай подумал было, что воспользуется этой возможностью и повидается с Софи, но не обрадовался, а пришел в замешательство: несмотря ни на что, не был уверен, что его признание обрадует невесту. В столь деликатном деле неверно сказанная фраза, да что там фраза, слово могут помешать счастью. Инстинктивно он понимал, что необходимо выждать. Этим вечером они увидятся в театре, где у ее родителей ложа, и поговорят в антракте. Так будет лучше!

Князь ушел к себе, а его подчиненный все еще стоял в задумчивости. Ему необходимо было с кем-нибудь посоветоваться. Внезапно он вынул из кармана отцовское письмо, подошел к Ипполиту и сказал:

– Хочу, чтобы ты прочитал!

Склонившись над бумагой, Розников скорчил мину давно практикующего доктора, от которого зависит жизнь или смерть больного. По мере чтения лицо его становилось все мрачнее:

– Что ж! Ведь ты ждал этого?

– Да, и все-таки мне это неприятно.

– Когда ты получил его?

– Сегодня утром. Мне надо поговорить с тобой. Я еду к Жерару. Не хочешь составить мне компанию?

Оказалось, что сослуживец направляется с поручением в Тюильри, они вместе вышли и сели в экипаж. Камердинер князя выдал Озарёву пакет для художника.

Военный мундир царя был упакован в зеленую ткань. С этим грузом на коленях Николай казался себе портным, везущим товар в город на продажу. Но мысль о том, что эта одежда хранит тепло тела государя, помнит его движения, все же волновала. Розников предложил обсудить проблему со всей откровенностью. Попытались взглянуть на нее со всех сторон. Единственное разумное решение состояло в том, чтобы официально уведомить о женитьбе князя Волконского, обратиться к царю с прошением об отставке по личным обстоятельствам, найти в армии священника, который согласится совершить обряд венчания. И все это сделать как можно быстрее. Что до последствий, то оба были согласны: враждебный настрой отца растает, словно снег под солнцем, при виде счастливой четы, примчавшейся из Франции просить у него прощения.

– Жаль только, что ты так стремительно отказываешься от своей карьеры! Оставшись в армии, ты многого сумел бы достичь! На твоем месте я бы женился, но в отставку не ушел…

Подобного рода замечания нисколько не трогали Николая – он потерял всякий интерес к военной службе, приняв решение жениться на Софи.

– Чего ради вступать в брак, – возразил он, – если будешь зависеть от своих служебных обязанностей? Я не хочу больше жить в казарме, хочется вести жизнь, которая мне по душе – в деревне, вдали от какого бы то ни было начальства…

– Смотрю я на твои ноги и уже вижу их в теплых тапочках… Что ж, жаль…

– Посмотрим, что ты скажешь, когда полковником или генералом приедешь ко мне в Каштановку. Не знаю, кто будет больше завидовать: я – твоим эполетам, или ты – мои седым волосам и семейному счастью.

Розников рассмеялся:

– Сгинь, поэт! Проснись, проснись пока не поздно!

Они замолчали лишь при входе в мастерскую Жерара, где в беспорядке стояли античные статуи и повернутые задником картины, громоздились сверкающие кирасы, извивалась парча, стальным блеском мерцало оружие, а из пиратских сундуков вываливались жемчуга и старинные монеты. Художник пользовался большой известностью, а потому приятели ожидали увидеть почтенного старца, но навстречу им вышел румяный, жизнерадостный мужчина лет сорока пяти, с веселым взглядом, лысоватый, в рабочей блузе. Он провел посетителей к незаконченной работе: император Александр спокойно стоял посреди грозовых туч, освещенный молнией; у ног его лежала треуголка с белым султаном, левая рука покоилась на эфесе шпаги. Озарёв не смог сдержать крика восхищения, но никогда не осмелился бы сказать, что, несмотря на все великолепие, картина имела весьма приблизительное сходство с оригиналом. Ипполит уверял, что видел это выражение благородной решимости на лице государя в 1814 году, когда шло сражение за Париж.

– Я очень рад этому, – сказал Жерар. – Моя прославленная модель смогла позировать крайне редко, мне пришлось полагаться не только на память, но и на фантазию! Конечно, я мог бы, как некоторые другие, показать его улыбающимся, приветливым, но предпочел оставить грядущим поколениям истинного героя. Господа, вы должны гордиться тем, что служите монарху, достойному великих имен античности!

Офицер вспомнил о своей грядущей отставке и вздрогнул. Разговаривая, художник распаковал мундир императора и аккуратно разложил на кушетке.

– Каждая деталь имеет значение, – сказал он. – Я верну его завтра…

«Этот человек так счастливо воспел наполеоновскую эпопею, как мог он теперь согласиться писать портреты Александра, короля Пруссии, Веллингтона, Шварценберга?» – размышлял Николай. Ему казалось, что в мастерской Жерара пишется обычная школьная история, какой ее будут изучать дети лет через сто. Он испытывал неловкость под несколько театральным взглядом государя, казалось, со всех сторон его окружает ложь. По просьбе Розникова хозяин показал им несколько ранее написанных полотен: батальные сцены, этюды лошадей, эскиз к портрету мадам Рекамье. Проводив посетителей до дверей, попросил передать Его Императорскому Величеству уверения в его «абсолютной преданности».

Затем друзья направились в Тюильри. Стоявший на посту гвардеец вызвался провести их в секретариат короля. Но ошибся дорогой, заблудился, они плутали по длинным пустынным коридорам, пересекали огромные, почти без мебели, залы. Кое-где сохранилась еще монограмма Наполеона, развешенные по стенам запыленные картины напоминали о его победах. Кто знает, не было ли среди них творений Жерара? Спустя некоторое время «путешественники» прибились, наконец, к обитаемой части дворца. Отворив одну из дверей, увидели лакеев, которые накрывали на стол. Королевский стол!

– Сюда нельзя! – крикнул мажордом.

Здесь витал запах жареной курицы, в графине блестело вино. У Озарёва разыгрался аппетит. К счастью, приятель обнаружил в соседней комнате секретаря, которому и передал пакет.

С чистой совестью можно было пообедать в «Rocher de Cancale». Здесь было много английских офицеров, чьим мундирам не хватало элегантности, а физиономиям – любезности. И все же они вызывали всеобщий интерес – впервые за сто лет британские войска показались на континенте. Русских же парижане считали старинными знакомыми, хозяин заведения вышел поболтать с Николаем и Ипполитом. Как истинный француз, он жаловался на все: дела идут неважно, в политике ужас что творится… Заскучавшие молодые люди постарались поскорее покончить с обедом и вернулись в Елисейский дворец.

Здесь царило небывалое возбуждение – в вестибюле собрались военные, которых государь пригласил обсудить грядущий смотр армии, планировавшийся в окрестностях Шалона. Показался Волконский и увел всех за собой, двери закрылись, заседание началось. После полудня стало очевидно, что оно затягивается, Николай воспользовался передышкой, чтобы написать обращенные к высшим властям прошения об отставке и разрешении на женитьбу. Ставя под ними свою подпись, осознал, что порывает с юностью, армией, товарищами, мечтами, что были у него когда-то. И уже не был полностью уверен, что поступает правильно. Розников прочитал оба письма, одобрил и, положа руку на сердце, обещал никому ничего не говорить, пока не будет получен официальный ответ.