Бывших не бывает - Красницкий Евгений Сергеевич

Довольно скоро монахи добрались до Свято-Варваринского женского монастыря. Однако, попасть внутрь просто так не получилось – старая грымза, приставленная к воротам вместо Цербера, обвинила иеромонахов ни много ни мало как в отсутствии «должного почтения к святой обители и матушке-настоятельнице». Похоже, карга сослепу просто не разобрала, кто находится перед ней. Делать нечего, Илларион с Меркурием спешились, и епископский секретарь, прошипев сквозь зубы что-то очень похожее на «малакизмени палио пута́на»[48], пошёл к калитке на переговоры, а отец Меркурий остался держать лошадей и размышлять.

«Хм, Свято-Варваринский монастырь и настоятельница тоже Варвара – занятно… У порфирородных свои понятия о смирении. Судя по поведению этой отставной порни[49] Порфирородная Ирина не собирается следовать своей святой покровительнице и «закутаться в стыд, словно в одежду»[50]: «Нет должного почтения к матушке-настоятельнице». Занятно, занятно… Похоже, для начала надо будет вообще не заметить, что она монахиня. Да, так и сделаю».

Наконец старуха в воротах узнала Иллариона и, униженно кланяясь и рассыпаясь в извинениях, пропустила монахов внутрь. К удивлению отца Меркурия, они оказались не единственными мужами на монастырском подворье – во дворе деятельно копошились около дюжины трудников, один из которых и принял у иеромонахов коней.

После долгого блуждания по каким-то переходам в сопровождении молеподобной монахини Илларион и Меркурий добрались до покоев настоятельницы. Провожатая впустила иеромонахов внутрь богато, но вместе с тем неброско обставленной горницы. Чувствовалось, что хозяева, а точнее, хозяйка не старается произвести впечатление на каждого встречного-поперечного гостя, а только на того, кто способен понять и оценить.

«Ведь тебе не впервой тут ходить, а, Георгий? Ты даже под ноги не смотрел. И обстановка не в диковинку – стоишь не озираешься. Интересно, куда нас привели? Похоже, что в приёмную. Какая, однако, интересная обстановка – даже курульные[51] кресла есть. Интересно, для кого? И почему комната освещена так странно – один угол почти совсем тёмный? А, вспомнил – она же болела. Бьюсь об заклад – в этом углу она и будет сидеть! А появится вон из той двери – там тоже сумрак. Только оклады икон в свете лампады поблёскивают.

А теперь, Макарий, срочно вспоминай, что все женщины красивы! Если ты хоть на миг усомнишься, что Порфирородная прекраснее Елены Троянской… И умна, зараза – мы на виду, она в тени!»

Дверь с почти неслышным скрипом отворилась, и в горницу вступила стройная женщина в чёрном монашеском одеянии. Лица в сумраке было не рассмотреть – только глаза блестели.

– Приветствую вас, братья мои во Христе, – приятный голос, подобно ладану, обволок помещение.

«Ну сейчас я вас удивлю, голубки!»

– Приветствую Порфирородную! – громыхнул отставной хилиарх, принимая предписанную уставом позу «воина, твёрдо обладающего полем»: ноги на ширине плеч, грудь вперёд, взгляд перед собой. Одновременно с этим возгласом старый солдат бухнул себя кулаком в грудь напротив сердца, а потом выбросил правую руку вперёд в освящённом веками римском воинском приветствии. Краем глаза отец Меркурий сумел заметить, что Илларион машинально повторил его жест.

Глаза Порфирородной Ирины вспыхнули в темноте. Пальцы рук, которые она держала сложенными перед грудью, ощутимо хрустнули.

– Не пристало нам, брат мой, вспоминать о суетном мирском блеске, – Варвара-Ирина даже выступила на шаг из полосы полумрака.

«Чёрт возьми! Потрепала её жизнь, но она… она прекрасна! Это не свежесть юной прелестницы – это кровь! Взгляд, поворот головы, спина, голос… Базилисса, не меньше!»

– Как прикажешь, Порфирородная! – отец Меркурий поклонился, но имперского титулования не оставил.

– Отче Илларион, поведай мне, как зовут брата нашего? – настоятельница улыбнулась епископскому секретарю улыбкой, которую иначе как милостивой не назовёшь.

– Прости, кирия[52], но, с твоего позволения, пусть лучше мой старый друг сделает это сам, – Илларион поклонился, но не слишком низко.

– Как же тебя зовут, брат? – теперь улыбка Варвары выглядела подбадривающей.

– Хилиарх четвёртой таксиархии «Жаворонки» Макарий, кирия! – отчеканил отец Меркурий, а потом добавил на тон ниже: – В монашестве Меркурий.

– Я рада знакомству с тобой, доблестный, – Варвара величаво кивнула. – Но не стоит, наверное, тебе более так титуловать меня – скромную настоятельницу затерянного в глуши монастыря.

– Порфир снимается только вместе с головой, кирия! – рубанул отставной хилиарх и краем глаза заметил, как расширились глаза Иллариона.

Дочь императора владела собой лучше отставного друнгария, хотя и в её глазах проскочила молния, но лицо осталось совершенно спокойным.

– Здесь говорят, что в ногах правды нет. Присядьте, светлейшие, – рука игуменьи изящно указала на два курульных кресла.

Игуменья опустилась на стул с высокой спинкой. Илларион последовал её примеру, а отец Меркурий остался стоять.

«Поверила! Пока поверила. Уселась не в свою тёмную нору, но и не совсем на свет – уверена, что я попал под её чары, но привлекать внимание к следам болезни на лице не хочет. Женщина! Вот только свет всё равно у неё за спиной, а мне светит в глаза…»

– А что же ты, брат мой? – Ирина приподняла бровь.

– Прости, кирия, но не смею, – произнёс отец Меркурий извиняющим тоном. – Твой отец не удостоил меня титула светлейшего и не ввёл в синклит, так что я пока не имею права сидеть в курульном кресле.

В наступившей тишине послышалось еле слышное хмыканье Иллариона. Игуменья пристально посмотрела в глаза отставного солдата, задумчиво перебрала несколько зёрен чёток, а потом совершенно будничным тоном произнесла:

– Считай, что в этой келье твоё «пока» уже наступило, хилиарх. Садись!

– Повинуюсь, кирия! – отец Меркурий постарался, чтобы это звучало как можно натуральнее.

«Теперь надо раздуться от важности, как гусаку весной! Только не переиграть – всё должно выглядеть, будто я скрываю, что готов лопнуть от гордости».

Порфирородная Ирина с нескрываемым интересом наблюдала, как отец Меркурий устраивается на почётном седалище. Илларион занимался тем же самым.

«Эка хорошо сели – Ирина смотрит мне прямо в лицо, а её сердечный дружок сзади – справа. Как на допросе. Ну так это и есть допрос».

Достойно сидеть в курульном кресле – целая наука, особенно если на тебе длинное одеяние вроде монашеской рясы или римской тоги. Складное седалище с Х-образными изогнутыми ножками в виде львиных лап почти лишено подлокотников и вовсе лишено спинки. Оттого, чтобы не выглядеть кучей навоза, приходится держать спину очень прямо. Тяжело с непривычки. Но порода воспитывается, в том числе и так.

Оттого так внимательно следили за отставным хилиархом императорская дочь и потомственный аристократ – справится или нет, способен или нет? И отец Меркурий не подкачал – принял классическую позу: правая нога подогнута под кресло, левая выставлена вперёд, спина прямая, руки спокойно сложены на коленях. Сенатор, да и только.

Ирина некоторое время рассматривала монахов, а потом нарушила молчание:

– Что ж, я рада, что могу хотя бы в пределах этой кельи исправить несправедливость, допущенную советниками моего отца по отношению к тебе, кир Макарий, – игуменья кивнула просто царственно. – Брат Илларион много рассказывал мне о твоих подвигах. Вы ведь служили вместе?

– Да, кирия, судьба и воля базилевса Алексея часто сводили нас на поле боя. Везде: от самых тёмных малоазийских дыр до Диррахия. Даже на Острова[53] заносило. Только я не делал ничего исключительного – воевал, как и все.