Бывших не бывает - Красницкий Евгений Сергеевич

– Ну, предоставь судить об этом другим, старый друг, – Илларион внезапно вмешался в разговор. – Прости меня за то, что я осмелился перебить тебя, кирия, но я должен тебе сказать, что не каждый становится лохагом и получает золотую похвалу[54] из рук базилевса, едва начав бриться. Макарий получил.

– Я прощаю тебя, кир Илларион, – крылья носа Варвары несколько раз взлетели и опали, но голос звучал спокойно. – Я рада, что ты напомнил мне о подвигах нашего брата во Христе.

Илларион склонил голову, а Ирина обернулась к отцу Меркурию и источающим мёд голосом попросила:

– Твоё смирение похвально, кир Макарий, но всё же расскажи мне о своей службе. Я хочу больше знать о воине, который столько лет защищал меня.

«Ну, пронеси Господи, пора ставить на кон жизнь! Господи, пусть мне выпадут корабли![55]»

– С твоего позволения, Порфирородная, я расскажу о том, как базилевс отметил меня золотой похвалой. Я видел его тогда в первый раз. Боже, как же я боялся – как никогда в жизни! Не спал всю ночь – полировал паноплию, щит, каску, меч и копьё…

– Продолжай, кир Макарий, продолжай.

– Утром войско построилось возле Длинных стен, и у меня захватило дух! Как у Гомера – «мужей медноблещущих стены». На войне-то войско выглядит не столь красиво.

– Как интересно, кир Макарий!

– Думаю, не я один тогда трясся. Знаешь, кирия, такое зрелище поражает своей силой и величием. Особенно нас, не привыкших к блеску, тех, кого зовут… – отставной хилиарх запнулся.

– Что же ты остановился, кир Макарий? – Ирина тепло улыбнулась.

– Прости, кирия, у меня чуть не сорвались с языка слова, которые не пристало произносить в присутствии Порфирородной, – старый солдат смущённо развёл руками.

– Я позволяю тебе произнести их, – игуменья опять улыбнулась. – Мне известно, что солдаты говорят не на высоком койне.

– Повинуюсь, Порфирородная, и прошу ещё раз простить меня, – отставной хилиарх склонил голову. – Мы говорили о себе, что мы зад империи, предназначенный получать пинки.

– Что ж, вы были правы, кир Макарий, – Ирина кивнула головой. – Но ещё вы её щит. Оттого мой отец так и ценил вас. Жаль только, что не всем он смог и успел воздать по заслугам.

– Благодарю тебя, кирия!

– Пустое, – отмахнулась игуменья, – прошу тебя, продолжай.

– Я стоял тогда в строю, а меня распирало от гордости и трясло от страха. Об этом невозможно рассказать, кирия – это надо почувствовать… Ты часть силы, осенённой Божьей благодатью. Ты меч Господа и империи, не знаю, не хватает слов… Прости, кирия!

– Ты ни в чём не виноват, кир Макарий, – Порфирородная вновь одарила отставного хилиарха улыбкой. – Человеческий язык слишком несовершенен, чтобы поведать о таких вещах. Но скажи, чего тогда боялся ты – бесстрашный?

– Базилевса, кирия! Точнее, того, что ударю перед ним в грязь лицом и опозорю всех. Это было очень страшно, кирия! И чем ближе был грохот мечей о щиты, тем больше у меня подкашивались ноги!

– Вот как? – Ирина удивлённо вскинула брови. – Никогда бы не подумала! Ведь я нередко сопровождала отца, когда он чествовал воинов. Вы мне тогда казались героями Гомера, драконьими зубами из языческих легенд или солдатами Константина, впервые победившими под знаком креста! Я, тогда ещё девочка, в восхищении смотрела на вас – могучих мужей в блестящей броне. И мне от этого было так хорошо и спокойно на душе… Но я перебила тебя!

– А совсем из моих ног исчезли кости, когда выкликнули моё имя! – отец Меркурий покачал головой. – Не помню, как я подошёл к базилевсу, что он говорил и что я отвечал… Помню только, что кто-то из стратигов незаметно пнул меня, чтобы я опустился на колено, чтобы твой отец смог возложить на меня фалеры… А потом я увидел тебя, Порфирородная…

– Меня?! – маска Варвары дала чуть заметную трещину, а Илларион с шумом втянул в тебя воздух.

– Тебя, Порфирородная, – с достоинством склонил голову отставной хилиарх, – юную девушку, почти девочку в слишком тяжёлых для неё парче, золоте и камнях. Но ты держалась прямо и не показывала своей усталости – достойная дочь своего отца! Видит Бог, тогда мы все, все два мириада[56] солдат, и я тоже, любили тебя – ты для нас была символом наших возлюбленных, дочерей, сестёр… Всего, что нам дорого!

Повисла тягостная пауза. Тишину нарушало только тяжёлое дыхание Иллариона.

«Господи, пусть мне выпадут корабли!»

Ирина отвела взгляд от отца Меркурия. На её лице появилось выражение светлой грусти. Полуулыбка несколько раз тронула губы. Щёки чуть-чуть порозовели. Дочь императора несколько раз глубоко вздохнула и взглянула старому солдату прямо в глаза.

– Благодарю тебя, воин, за эти воспоминания! Благодаря тебе я на миг снова стала той девочкой… Мне снова было так же хорошо и светло… Как же я тогда гордилась! И своим отцом, и тем, что стою рядом с ним и братьями, и вами тоже, доблестные стратиоты! – Порфирородная снова грустно улыбнулась. – Слава Господу, что Он обычно не даёт нам прозреть будущее – теперь я могу хотя бы вспоминать ту девочку, ещё не отравленную злом и предательством взрослой жизни!

– Порфирородная!

– Подожди, кир Макарий! – игуменья внезапно тряхнула головой и улыбнулась весело, даже с озорством. – Признание за признание. Ещё я могу вспоминать, как на эту девочку смотрел молодой красавец в сверкающем доспехе, на шлеме которого топорщился смешной хохолок из перьев[57].

Гамо́то Христо́су!

– Да, я наконец вспомнила тебя, воин! – Ирина энергично кивнула. – Тогда ты не был сед, да и морщины со шрамами появились у тебя позже… А глаза остались прежними, да… Как и у тебя, Георгий! – настоятельница впервые с начала разговора взглянула на епископского секретаря. – А раз не изменились глаза, то и душа осталась прежней, светлейшие! Надеюсь, кир Макарий, ты больше не считаешь себя недостойным этого титула?

– Нет, Порфирородная, твоей волей более не считаю! – отец Меркурий склонился в поклоне. За спиной сквозь зубы выпустил воздух Илларион.

Ирина одарила собеседников улыбками: Макария тёплой и почти искренней, а Иллариона успокаивающей, а после продолжила:

– Как причудлива судьба, светлейшие, тогда мы все трое собрались на поле возле Длинных стен, чтобы служить империи, и сейчас она снова собрала нас здесь уже в иноческом достоинстве ровно для того же. Собственно, в этом ведь вся наша жизнь, не так ли?

Илларион с Меркурием послушно кивнули.

– Вы, светлейшие, грудью защищали империю, а я, многогогрешная, выходила замуж за скифского архонта, чтобы обезопасить её границы, – Порфирородная кивнула собеседникам. – Теперь господь приводит нас на монашеское поприще и вновь собирает вместе. Безусловно, это знак. Нам предстоит вновь послужить моему брату базилевсу Иоанну, а через него Богу. И кто знает, может быть, нам снова суждено увидеть Город[58]. Но это нам знать не дано, так что сосредоточимся на выполнимом, светлейшие.

Илларион и Меркурий снова кивнули.

– Нам предстоит упрочить своё влияние здесь, в Скифии, – в глазах у Ирины появился огонёк. – Вознестись над здешними архонтами, но не для себя, а ради империи, ибо достигнутое нами положение надо употребить в пользу Господу и построению Царствия Его на земле, которое и есть империя.

– Ибо Твое есть Царство и сила, и слава во веки, – отец Меркурий решил, что слова из «Отче Наш» будут тут вполне уместны.

– Аминь, – отозвалась Ирина. – Ты хочешь что-то сказать, кир Макарий?

– Да, Порфирородная, – поклонился отставной хилиарх. – Я считаю, что мы облегчим себе задачу, если будем привлекать на нашу сторону талантливых здешних юношей. Империи не помешает свежая кровь, а такая тут есть. Недавно кир Илларион рассказал мне об одном, кажется, его звали Михаил.