Дивергент - Вероника Рот

Я скачу с одной ноги на другую, пытаясь получше его разглядеть. Когда мне это удается, я, в итоге, отворачиваюсь. Он смотрит на меня, наверное, я привлекла его внимание своими нервными движениями.

– Мы объявим тех, кто выбывает, завтра, – продолжает Четыре. Здесь деление вас на перешедших и рожденных не будет учитываться. Четверо из вас, перешедших, могут стать афракционерами, а из них может не уйти никто. Или же наоборот. Возможен любой вариант. На этом все, вот ваш рейтинг.

Он вешает доску на крючок и отходит назад, чтобы мы могли увидеть список.

1. Эдвард

2. Питер

3. Уилл

4. Кристина

5. Молли

6. Трис

Шестая? Я не могу быть шестой! Должно быть, победа над Молли повысила мой рейтинг намного больше, чем я ожидала. А проигрыш мне, похоже, понизил ее.

Я смотрю дальше.

7. Дрю

8. Ал

9. Мира

Ал не совсем последний, но если рожденные Бесстрашные не завалили полностью первый этап инициации, он – афракционер. Я смотрю на Кристину. Она качает головой и хмурится, глядя на доску. И она не одна такая.

В комнате поразительно тихо. Ощущение, что ты, шатаясь, стоишь на канате. А затем все заканчивается.

– Что? – недоумевает Молли. Она показывает на Кристину. – Я побила ее! Я ее побила за минуту, и ее оценили выше меня?

– Да, – говорит Кристина, скрещивая руки на груди. Она самодовольно улыбается.

– Почему?

– Если хочешь сохранить высокий рейтинг, не советую, проигрывать более слабым соперникам, – говорит Четыре, его голос прорезается сквозь бормотание и ворчание других посвященных.

Он кладет мел в карман и проходит мимо меня, даже не взглянув в мою сторону. Его слова немного задевают меня, напоминая, что именно я тот слабый соперник, упомянутый им. Очевидно, они и Молли напоминают об этом.

– Ты, – говорит она, вперившись в меня своими узкими глаза. – Ты за это заплатишь.

Я ожидаю какого-то выпада с ее стороны, или удара, но она просто разворачивается на каблуках и выходит из спальни, и это гораздо хуже. Если бы она взорвалась, ее гнев быстро прошел бы после пары ударов. Ее уход означает, что она теперь будет что-то планировать. Ее уход означает, что я должна быть начеку.

Питер не сказал ни слова с момента объявления списка, что удивительно, учитывая его склонность жаловаться, когда что-то идет не по его плану. Он просто подходит к кровати, садится и развязывает шнурки. Из-за этого я чувствую себя еще неспокойнее. Он вряд ли будет рад второму месту. Только не Питер.

Уилл и Кристина обнимаются, и Уилл хлопает меня по спине ладонью, которая больше моей лопатки.

– Посмотри на себя. Шестая, – говорит он, улыбаясь.

– И все же этого недостаточно, – напоминаю я ему.

– Достаточно, не волнуйся, – подбадривает меня он. – Надо отпраздновать.

– Ну, так давайте, – говорит Кристина, хватая меня одной рукой, а Ала другой. – Пошли, Ал. Ты же не знаешь, как справились рожденные Бесстрашные. Ты ничего не знаешь наверняка.

– Я лучше пойду спать, – бормочет он, отнимая руку.

В холле легко забыть об Але, мести Молли и подозрительном спокойствии Питера, легко притвориться, что ничего не мешает нашей дружбе. Но где-то в голове вертится мысль, что Уилл и Кристина – мои соперники. И если я хочу попасть в итоговую десятку, надо, в первую очередь, обогнать их. Надеюсь, мне не придется предавать их в процессе.

Этой ночью я не могу заснуть. Обычно спальня всегда была для меня слишком шумной, со всеми этими дыханиями и шорохами, а сейчас слишком тихо.

Когда все смолкает, я думаю о семье. Слава Богу, Бесстрашные почти всегда ведут себя шумно. Если мама была Бесстрашной, почему выбрала Отречение? Ей нравились мир, рутина и доброта Отречения? Все те вещи, которых мне так не хватает, когда я позволяю себе об этом задуматься? Интересно, знал ли ее кто-нибудь здесь, когда она была молодой, и смог бы он рассказать мне, какой она была?

Даже если такие люди и есть, то вряд ли они станут обсуждать ее. Так же, как перешедшие не обсуждают свою старую фракцию. Должно быть, так проще сменить преданность семье на преданность фракции, принять закон «фракция важнее крови».

Я прячу лицо в подушку. Мама попросила меня передать Калебу, чтобы он исследовал сыворотку моделирования... Зачем? Это как-то связано с тем, что я Дивергент, с тем, что я в опасности? Или с чем-то еще? Я вздыхаю. У меня тысяча вопросов, а она ушла прежде, чем я смогла задать хоть один из них. Теперь они носятся в моей голове, и я сомневаюсь, что смогу заснуть, пока не найду на них ответы.

Я слышу шорох на другом конце комнаты и отрываю голову от подушки. Мои глаза еще не привыкли к темноте, поэтому я вижу перед собой исключительно черные цвета, словно бы и не поднимала веки.

Я слышу шарканье и скрип ботинок. Тяжелый удар. А затем вопль, от которого моя кровь замирает, а волосы становятся дыбом. Я отбрасываю одеяло и становлюсь на каменный пол голыми ногами. Я все еще недостаточно хорошо вижу, чтобы понять, кто кричит, но все же замечаю темную кучу на полу между койками.

Другой крик пронзает мои уши.

– Включите свет! – кричит кто-то.

Я медленно, чтобы ни обо что не споткнуться, иду на звук. Я действую, как будто в трансе. Я не хочу знать, откуда раздается этот крик. Такой крик может означать только кровь, кости и боль, такой крик идет глубоко изнутри, из пораженной области и распространяется на каждый дюйм тела.

Зажигается свет. Эдвард лежит на полу рядом со своей кроватью, вцепившись в собственное лицо. Его голова обрамлена кровавым нимбом, а между его скребущими пальцами торчит рукоятка ножа. Я слышу стук своего сердца в ушах, когда признаю нож для масла из столовой. Лезвие застряло у Эдварда в глазу.

Мира, стоящая в ногах Эдварда, кричит. В комнате слышны и другие крики, а кто-то зовет на помощь, Эдвард же, корчась, лежит на полу и воет. Я приседаю, коленями зажимая его голову, а руки кладу на плечи.

– Не двигайся, – говорю я. Я ощущаю спокойствие, даже несмотря на то, что ничего не слышу: моя голова словно погружена в воду. Эдвард снова начинает дергаться, и я говорю громче и строже: – Я сказала, не двигайся. Дыши.

– Мой глаз! – кричит он. Я ощущаю неприятный запах. Кого-то вырвало. – Убери его! – вопит он. – Вытащи его! Вытащи его из меня! Вытащи!

Я качаю головой, а потом понимаю, что он не может меня видеть. Смех зарождается где-то в глубине моего желудка. Истерика. Я должна подавить ее, если хочу ему помочь. Я должна забыть о себе.

– Нет, – говорю я. – Ты должен позволить доктору достать его. Слышишь? Доктор вытащит его. Главное, дыши.

– Больно, – всхлипывает он.

– Я знаю. Больно.