Дивергент - Вероника Рот

– Он был… неокончательным, – тихо говорю я.

– Я так и думала. – Она вздыхает. – Многие дети, рожденные в Отречении, получают такой результат. Мы не знаем почему. Но ты должна быть очень осторожна на следующем этапе инициации, Беатрис. Оставайся в середине списка, независимо от того, каковы твои успехи. Не привлекай к себе внимание. Поняла?

– Мама, что происходит?

– Мне все равно, какую фракцию ты выбрала, – говорит она, касаясь рукой моей щеки. – Я твоя мама и хочу, чтобы ты была в безопасности.

– Это потому что я... – Я начинаю говорить, но она прижимает руку к моему рту.

– Не произноси это слово, – шипит она. – Никогда.

Так Тори была права. Быть Дивергент опасно. Я просто до сих пор не знаю почему. Да я даже не знаю, что это означает.

– Почему?

Мама качает головой.

– Я не могу сказать.

Она смотрит через плечо, свет из Ямы почти невидим. Я слышу крики и разговоры, смех и шаркающие шаги. Запах из столовой добирается досюда: сладкий и дрожжевой – выпеченного хлеба.

Она поворачивается ко мне, ее челюсть напряжена.

– Я хочу, чтобы ты кое-что сделала, – говорит она. – Я не могу посетить твоего брата, но ты сможешь, когда инициация закончится. Ты сможешь пойти и найти его, попроси его исследовать информацию о сыворотке моделирования. Хорошо? Сделаешь это для меня?

– Если ты не объяснишь мне хоть что-то из этого, мам, то нет! – Я скрещиваю руки на груди. – Если ты хочешь, чтобы я околачивалась в корпусе Эрудитов целый день, ты должна назвать мне серьезную причину!

– Я не могу. Прости. – Она целует меня в щеку и заправляет мне за ухо выбившуюся из пучка прядь волос. – Я должна идти. Будет лучше, если бы сделаем вид, что не слишком привязаны друг к другу.

– Мне плевать на то, что они подумают, увидев, – говорю я.

– А не должно, – говорит она. – Подозреваю, что они уже следят за тобой.

Мама отходит от меня, и я слишком ошеломлена, чтобы пойти за ней. В конце коридора, она поворачивается и говорит: 

– Съешь кусок торта за меня, ладно? Шоколадного. Они восхитительны. – Она улыбается странной, кривоватой улыбкой и добавляет: – Я люблю тебя, ты же знаешь.

И затем она уходит.

Я стою одна в голубом свете ламп и понимаю:

Она была в корпусе раньше.

Она помнила этот коридор.

Она знает о процессе инициации.

Моя мать была Бесстрашной.

16

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Перевод: Марина Самойлова, Ника Аккалаева, Андрей Кочешков, Аліса Зубко, Любовь Голованова, Галина Воробьева, Даша Немирич, Екатерина Воробьева, Юта Дягилева

Редактура: Марина Самойлова

Бета-вычитка: Denny Jaeger и Лина Алехнович

В полдень я возвращаюсь в спальню, пока остальные проводят время со своими семьями, и нахожу Ала, сидящего на кровати и уставившегося на голую стену: в то место, где обычно висит классная доска. Четыре снял ее вчера, ему нужно подсчитать результаты первого этапа.

– Вот ты где! – говорю я. – Твои родители тебя обыскались. Нашли?

Он качает головой. Я сажусь возле него на кровать. Моя нога по ширине лишь половина его, даже сейчас, когда я стала более мускулистой, чем была. Он одет в черные шорты. Колени фиолетово-синие, все в синяках, их пересекает шрам.

– Ты не хочешь видеть их? – спрашиваю я.

– Не хочу, чтобы они спрашивали, как мои дела, – говорит он. – Мне придется рассказать им, они же поймут, если я солгу.

– Ну… – Я изо всех сил пытаюсь придумать, что сказать. – А что с тобой не так?

Ал резко смеется.

– Я проиграл все поединки, кроме того… с Уиллом. Ничего хорошего.

– Это был твой выбор. Разве ты не можешь им это сказать?

Он качает головой.

– Папа всегда хотел, чтобы я попал сюда. То есть, они хотели, чтобы я остался в Искренности, но только потому, что они должны так говорить. Они оба всегда восхищались Бесстрашием. Они не поймут, если я попробую им это объяснить.

– Ох. – Я барабаню пальцами по коленям. А потом смотрю на него. – Так вот, почему ты выбрал Бесстрашие? Из-за родителей?

Ал качает головой.

– Нет. Я полагаю, что это из-за того... Я думаю, что важно защищать людей. Поддерживать их. Как то, что ты сделала для меня. – Он улыбается мне. – Это то, что Бесстрашные должны делать, правильно? Это и значит мужество… Не причинять боль людям без причины.

Я помню, как Четыре говорил мне, что раньше у Бесстрашных приоритет отдавался работе в команде. Какими были Бесстрашные, когда было так? Что бы я изучала, если бы была здесь, когда моя мать была здесь? Быть может, я бы не сломала нос Молли. Или не угрожала бы сестре Уилла. Я ощущаю острый приступ вины.

– Может, станет лучше, когда инициализация закончится?

– Все уже плохо… я могу оказаться последним в рейтинге, – говорит Ал.

– Ну, вечером узнаем.

Мы сидим бок о бок какое-то время. Лучше уж сидеть здесь в тишине, чем в Яме, и наблюдать, как все веселятся со своими семьями.

Мой отец говорил, что иногда лучший способ помочь кому-то – это просто быть рядом. Я чувствую себя лучше, делая что-то, за что, знаю, он стал бы мной гордиться, будто это компенсирует все те вещи, которые я натворила, которыми он гордиться точно бы не стал.

– Знаешь, когда ты рядом, я чувствую себя храбрее, – говорит он. – Будто я могу вписаться сюда, так же, как и ты.

Я собираюсь что-нибудь ответить, когда он кладет руку мне на плечо. Я вдруг замираю, мои щеки пылают. Хотела бы я ошибаться насчет чувств Ала ко мне.

Но я права.

Я не наклоняюсь к нему. Вместо этого я продвигаюсь вперед, так, что его ладонь соскальзывает. Затем я кладу руки себе на колени.

– Трис, я... – начинает он. Его голос напряжен. Я смотрю на него. У него лицо такое же красное, как и, по ощущениям, мое, но он не плачет – просто выглядит смущенным. – Эмм… извини, – говорит он. – Я хотел… эм. Извини.

Жаль, я не могу сказать ему, чтобы он не принимал это на свой счет. Я могу рассказать ему, что мои родители редко держатся за руки, даже в нашем собственном доме, таким образом, я отучила себя от всех жестов привязанности, потому что они воспитывали меня так, чтобы я воспринимала их серьезно.

Может, если бы я рассказала ему, не было бы отзвука боли за его смущенным румянцем. Но это, конечно, личное. Он мой друг, но это все. Что может быть более личным, чем это? Я вдыхаю воздух, а когда выдыхаю, заставляю себя улыбнуться.

– За что извинить? – спрашиваю я, стараясь казаться непринужденной. Я отряхиваю джинсы, хотя на них ни пылинки, и встаю. – Я пойду, – говорю я. Он кивает, не глядя на меня. – С тобой все будет в порядке? – спрашиваю я. – Ну, в смысле, из-за родителей. Не из-за того, что... – я обрываю фразу. Я не знаю, что бы я сказала если бы не остановилась.