Меделень - Ионел Теодоряну

Котомка у Ивана была пуста и тяжела, потому что в нее проникла грусть из настоящей жизни, печаль и мертвая тишина осеннего леса.

На дорожке в сад его нагнал Али и стал ластиться к нему.

Только Али любит его. А когда он уедет, оба они останутся в полном одиночестве: Дэнуц - в Бухаресте, Али - в Меделень.

- Дэнуц!

Моника бежала за ним, длинные и тяжелые косы хлестали ее по спине.

- Дэнуц, подожди, Дэнуц!

Она догнала его уже в саду. Она тяжело дышала.

- Дэнуц... мне так жалко, что ты уезжаешь! - сказала она чуть не плача и глядя на него широко раскрытыми глазами. Она взяла его за руку.

- Что я вам всем сделал? Чего вам от меня нужно? Почему вы не оставите меня в покое?

Он вырвал руку из руки Моники и пошел дальше, прочь ото всех, в глубь осеннего сада.

- Что я ему сделала? - прошептала Моника, прижимая ладони к щекам... Бедный Дэнуц!

Али побежал за хозяином, а Моника пошла следом за Али, хотя ее только что отвергли.

* * *

Нежные, горьковатые запахи, пряные ароматы, тонкое благоухание, легкое, едва уловимое, но, тем не менее, ощутимое дуновение ветра...

Подернутое влажной дымкой солнце, ветер, доносящий запахи садов, жнивья, пашни, плодов и деревьев, земли, опавших листьев и осенней травы.

Чьи-то души блуждали среди деревьев, ютились в траве, прилетали вместе с ветром, тихо падающие листья легко касались их бесплотных хмурившихся лбов и таких же бесплотных, в отчаянии заломленных рук.

Во всем чувствовался приближающийся отъезд, но не было видно ни печальных сундуков, предвещающих разлуку, ни женщин, в задумчивости сидящих на этих сундуках, облокотившись на тесно сдвинутые колени и прикрыв глаза ладонями: чтобы ничего не видеть и ни о чем не плакать.

- А что же осень?

Моника притаилась позади огромной яблони. У нее над головой сгибались ветки под тяжестью спелых яблок, - так серьги со слишком большими камнями оттягивают уши маленьких инфант.

Оттуда Моника тайком наблюдала за Дэнуцем.

Она почувствовала усталость и опустилась на колени.

Дэнуц сидел неподвижно на скамье под ореховым деревом. Монике видна была только его голова, склонившаяся над дубовым столом. Солнце припекало ему голову, кудри его отливали медью.

На дубовый стол падали листья, солнечные блики и темные орехи в зеленой кожуре. Казалось, что раскрылся старый громовник в переплете из ореховых листьев, пронизанных солнечными лучами. И низко склонившаяся голова маленького фавна погружалась в мечты...

Если бы хоть одна слезинка, сверкнув на солнце, скатилась из глаз Дэнуца, Моника осмелилась бы выйти из своего укрытия. Но одни только листья падали с веток орешины.

* * *

Душа Дэнуца была так далека от его тела, что губы его шептали что-то, скорее напоминающее детский лепет, и только улыбка, пожалуй, принадлежала ему самому, а, впрочем, может быть, и солнцу, освещавшему его лицо.

Илэ, Илэ,

Здоровила,

Дуб творожный,

Придорожный,

За ворота на прогулку

Вышла ночью дочка турка

В душегрейке

Из цигейки,

Фартук новый

Весь лиловый,

Один - раз,

Двое вас,

Если третьим буду я,

Вот уже компания.

Эти лишенные смысла стихи когда-то, видимо, родились от простого движения губ, которые умели смеяться, но еще не умели говорить. В то время Дэнуцу было года три. Он, так же как Ольгуца, носил платье, а когда ему хотелось спать, заявлял: "Бай-бай!" И его буковинская няня, вероятно, тоскуя по своей родной деревне, оказавшейся по ту сторону границы, постепенно выучила его стихам своего детства. Сидя на руках у матери, Дэнуц декламировал их и в награду получал конфеты и поцелуи. Когда он ложился спать, то повторял их шепотом, для себя, пока не засыпал.

Илэ, Илэ,

Здоровила...

- Баюшки-баю! - доносился, как во сне, голос матери с кровати, слабо освещенной лампой под зеленым абажуром. И Дэнуц шептал еще тише:

Дуб творожный,

Придорожный...

- Тсс!

За ворота на прогулку

Вышла ночью дочка турка...

- ...? Цц-цц!

И Дэнуц улыбался, потому что в его мыслях еще слышалось: была у дочери турка:

Душегрейка

Из цигейки...

И он засыпал с улыбкой.

...Один за другим листья орешины падали на дубовый стол.

Этой весной все деревья были в цвету, а теперь цветов на них не было, и только желтые листья с сухим шелестом падали на землю. Поэтому, может быть, слова песенки, которые рождали сонную улыбку на губах у Дэнуца, когда ему было три года, теперь, лишенные смысла и вырванные из прошлого, звучали так печально в его устах:

Илэ, Илэ,

Здоровила,

Дуб творожный,

Придорожный...

В саду - по мере того как тени становились все длиннее - воцарялась влажная прохлада. Моника скрестила руки на груди: ей было зябко.

А Дэнуц так легко одет! Вдруг он простудится? Она встала на ноги, потирая затекшие колени. Прячась за стволами деревьев, крадучись, она пошла в сторону дома. Остановилась, оглянулась назад: Дэнуц сидел неподвижно. И она помчалась со всех ног, чтобы как можно скорее принести Дэнуцу теплую пелерину.

...Когда очень грустно, хочется спать. Хочется положить голову на колени того, кто тебя любит, а если ты одинок и у тебя нет никого, - на свои собственные ладони... Да. Хочется спать, когда грустно. И позабыть обо всем... Ну, а когда проснешься? Тебе опять станет грустно, но ты уже не сможешь уснуть!..

Дэнуц вздохнул.

...Отчего падают листья?.. Оттого, что пришла осень... Листья умирают на дереве?.. Нет. Листья падают и умирают на земле, оттого, что пришла осень... Осень...

Листья падают потому, что хотят упасть?.. Но ведь пришла осень!.. Что им остается делать!..

Когда наступает осень, улетают птицы, опадают листья...

Если бы Дэнуц был листом на ветке орехового дерева и наступила бы осень - что бы он сделал?.. Все листья вокруг него постепенно бы облетели, а он бы оставался на дереве, чувствуя себя все более и более одиноким - как теперь... Да. Он бросился бы вниз с ветки... ветер подхватил бы его, смешал с другими листьями и унес Бог знает куда... и никто-никто на свете ничего не узнал бы о нем...

...Когда совсем грустно, хочется уснуть и позабыть обо всем...

Странная мысль подкрадывалась к Дэнуцу как бы снаружи, такая странная, что его глаза широко открылись, как бывает в темноте, когда тебя охватывает страх и сердце сжимается...

В глубине сада был высокий склон, такой же высокий для Дэнуца, как ветка для листа... Листья тихо кружатся и плавно опускаются на землю... Орехи падают и раскалываются!.. У орехов нет крови. Если бы у них была кровь, она стекала бы по кожуре... как у человека... как у человека с проломленной головой... как у несчастного человека...

"Дэнуц! Дэнуц! Где ты, Дэнуц? Где Дэнуц?.."

Пастух нашел бы его внизу, под откосом, с разбитой головой, с залитым кровью лицом...

Мертвый Дэнуц?.. Он, Дэнуц, мертв?..

- Я?

"Невозможно!" - пронеслась у него в голове мысль и тут же исчезла.

...Все в трауре. Идут за гробом Дэнуца. Горько плачут... И Дэнуцу тоже хочется плакать, потому что он тоже идет за гробом.

- Мертвый?

Один в гробу? Один в могиле? В черной земле?.. Ночью с оборотнями? Один!

"Нет. Уж лучше в школу".

...Осенью гибнут расколотые орехи и опавшие листья. А Дэнуц отправляется в школу.

Моника вдруг возникла из-за скамьи, словно икона, перед которой зажгли лампаду. Не говоря ни слова, накинула пелерину на плечи Дэнуца... и против своей воли, неизвестно почему, тонкими руками обняла его за шею и поцеловала в голову...

Видя, что руки не принадлежат его матери, Дэнуц вскочил, встряхивая кудрями.

- Кто тебе позволил меня поцеловать?

- ...

- Зачем ты принесла пелерину?

- Чтобы ты не простудился, Дэнуц, - пролепетала Моника.

- Лучше бы я простудился. Тебе какое дело?

- А если мне тебя жалко?

- Кто тебе позволил жалеть меня? Мне это не нужно!

Так! Ведь каникулы еще не кончились! Сейчас он им всем покажет! Он схватил Монику за косы и дернул изо всех сил. Голова Моники покорно откинулась назад. В его памяти вспыхнуло воспоминание: в начале каникул, когда зрели абрикосы, в саду он тоже дернул Монику за косы... Тогда он как будто испугался Моники... и ему почему-то было досадно. Как быстро пролетели каникулы! Приближались занятия! И его отъезд. Становилось прохладно, наступала осень!

- Ты сердишься, Моника? - ласково спросил он, выпуская из рук ее косы.

Он не видел ее лица: только мягкие и тяжелые косы.

- Я больше не буду, Моника. Прости... Тебе не холодно?

Голова Моники сделала знак, что нет.

- Хочешь, побежим вместе?

Голова Моники утвердительно кивнула.

- Ты будешь лошадкой, а я тебя буду погонять: да?

- Да.

- Но-о, лошадка! - прозвучал громкий и пронзительный голос Дэнуца.

Каникулы еще не кончились!

Разбуженный криком, Али вскочил и стрелой помчался вперед. Держа в руках золотые косы, Дэнуц бежал по золотому саду. А впереди него бежала Моника, тоненькая, стройная, с улыбающимся заплаканным лицом. И всюду царила Осень.