Меделень - Ионел Теодоряну

Он молился за дитя человеческое, чистое, как роса, и прекрасное, как цветок, дитя, с которым ему вскоре предстояло расстаться.

- Барышня наша...

Пусть не тяготеют над ней заблуждения родителей. И пусть жизнь будет добра к ней, пусть минуют ее горести и страдания.

Душа деда Георге простиралась у ног Господних, словно ковер, по которому его барышне надлежало ступать в ее земной жизни, пока не предстанет она перед лицом Господа Бога...

Держа галоши в руках, Ольгуца стрелой промчалась по двору деда Георге. Добежав до дверей, она попыталась войти в дом. Засов был задвинут изнутри. Она принялась стучать кулаком в дверь. Никакого ответа.

Отшвырнув галоши, она стала колотить обоими кулаками.

- Дед Георге! - крикнула она повелительно. Однако голос ее слегка дрожал.

- Что, моя барышня? Это вы? В такую погоду?!

Услышав его голос и увидев его самого, Ольгуца вздохнула с облегчением. Она подняла валявшиеся в грязи галоши и, мгновенно обретя душевное равновесие, лукаво улыбнулась и принялась отряхиваться.

- Дед Георге, я пришла узнать, не холодно ли лошадям?

* * *

Дэнуц обошел весь дом, так и не заглянув ни в одну из комнат. Он не находил себе ни места, ни покоя. Долгое чтение на чердаке отвлекло его от домашней жизни. Он тосковал по Робинзонову острову; сожалел об одиночестве острова и о своем собственном одиночестве.

Привычная семейная обстановка, встречая его повсюду своими конкретными проявлениями, отдаляла его от дома, подобно тому как отталкивает человека любая грубость, когда ему грустно. Так, духи любимой, с которой ты, плача, расстался, живут в памяти твоей души и твоих чувств, а звук любого другого женского голоса кажется тебе тривиальным, и самая нежная ласка воспринимается как грубость.

Отчуждение, мрачность и печаль могут найти приют и утешение лишь в письмах, написанных рукой, еще не остывшей от пожатия любимых рук, в письмах с униженными и горькими, как аромат осенних хризантем, жалобами.

Он вошел в маленькую гостиную госпожи Деляну. Заметив календарь на крошечном бюро, подошел поближе. Он был открыт на черном дне; черным был и следующий день. Все дни были черные, словно красные дни календаря ушли навсегда вместе с каникулами и листьями на деревьях...

Он вошел к себе в комнату.

Теплая одежда, вынутая из сундуков и развешанная на спинках стульев, пахла нафталином. Холодная печь, растревоженная ветром, вздыхала и жаловалась, точно крестьянин со слабой грудью, еще больше увеличивая холод в комнате и ее пустоту.

И было так далеко до наступления ночи, что Дэнуцу хотелось зевать и скулить. Он бросился на кровать, подтянув ноги к самому подбородку, засунул руки в тепло рукавов и сжался в комок; он старался сам себя согреть, как это делают кошки...

Голова Ольгуцы просунулась в дверь.

- А! Вот ты где!

- Да.

- Что ты делаешь?

- Ничего. Лежу.

- Я пришла тебя проведать.

"Что могло понадобиться Ольгуце?", - подумал про себя Дэнуц, внешне безразличный, внутренне настороженный.

Ольгуца вошла в комнату, держа в руке галоши Дэнуца, которые блестели так, словно были сделаны из черного дерева. Ольгуца была в домашних туфлях.

- Я их поставлю под кровать.

- Что?

- Галоши.

- Галоши?? Почему?

- Потому что это твои галоши. Куда ты хочешь, чтобы я их поставила?

- Поставь под кровать.

"Что она делала с моими галошами?"

- Ольгуца, что ты делала с галошами?

- Я их мыла, - объяснила она, поднося галоши к самому носу Дэнуца, словно только что срезанные цветы.

- Merci, - уклонился в сторону Дэнуц. - А почему ты их мыла?

- Так мне захотелось. Нечего было делать!

- Ты и башмаки вымыла? - серьезно спросил Дэнуц, приподнимаясь на локте.

Ольгуца нахмурилась. Но тут же улыбнулась.

- Ты был на чердаке? - поинтересовалась она, прищурив глаза.

- Кто тебе сказал? - вздрогнул Дэнуц.

- Я знаю!

- Пожалуйста, не выдавай меня, Ольгуца!

- Не беспокойся! - уверила она его, размахивая галошами.

- Merci. А ты где была?

- Гуляла.

- В моих галошах.

- Просто в галошах! - рассердилась Ольгуца, швыряя галоши под кровать.

- Я вижу!

- Ничего ты не видишь! Слушай: хочешь стручков?

- А у тебя есть?

- Конечно.

- Откуда?

- Говори: хочешь или не хочешь?

- Хочу.

Взмахнув руками, Ольгуца прыгнула через порог в свою комнату.

- Ага! - уяснил себе Дэнуц, устанавливая связь между стручками Ольгуцы и своими галошами.

- Вот, пожалуйста, стручки.

- Merci... Вкусные, Ольгуца, потрясающе вкусные! - воскликнул Дэнуц, зная, что они от деда Георге.

Ольгуца, польщенная, улыбалась. Дэнуц тоже улыбался, гордясь тем, что оказался хитрее Ольгуцы.

- Ольгуца, а если мама увидит, что ты без чулок?

- Почему увидит?

- У тебя нет чулок?

- Есть... но мне лень искать.

- Я могу тебе дать пару чулок.

- А они длинные?

- Да. Из тех, что для школы. Я их еще ни разу не надевал.

- Давай. А я тебе дам свои.

- Не-ет! Я их тебе дарю.

Каждый раз, когда ему приходилось бывать сообщником Ольгуцы, Дэнуц распространял на себя восхищение ее проделками. Дарение чулок было одновременно и услугой и платой.

Ольгуца уселась по-турецки на постель Дэнуца, сняла туфли и в ожидании чулок принялась разглядывать свои голые ноги.

- Ты можешь пошевелить большим пальцем, не двигая остальными?

- Не могу.

- Почему ты смеешься? - нахмурилась Ольгуца, демонстрируя чудеса акробатики.

- Не знаю... Очень смешные пальцы ног!

- Моих? - спросила Ольгуца с угрозой.

- Нет. Вообще пальцы ног.

- Ты прав, - вслух размышляла Ольгуца, вытягивая ногу и разглядывая растопыренные пальцы... - Смешно на них смотреть!

- Ольгуца, - сказал Дэнуц, усаживаясь на край постели и ощущая прилив откровенности, вызванной интимностью беседы, - я заметил одну вещь.

- Какую?

- Ты будешь смеяться... Скажешь, что я говорю глупости!

- Посмотрим! Сначала скажи.

- Я... думаю, - медленно произнес Дэнуц, не сводя глаз с Ольгуциной ноги, - что лучше быть ногой, чем рукой...

- Что??

Дэнуц покраснел.

- Повтори.

- ...

- Погоди. Значит, ты говоришь, что лучше быть ногой, чем рукой? размышляла Ольгуца, глядя по очереди то на руку, то на ногу... - Я об этом никогда не думала! А почему ты так говоришь?

- Я думал об этом как-то в школе...

- Ну-ка, скажи еще раз!

- Знаешь... я сидел за партой. Был урок арифметики. Я решал пример в тетради... и запутался.

- Еще бы, раз мамы не было рядом с тобой!

- И тогда я подумал, что лучше быть ногой, чем рукой... Потому что мои ноги ничего не делали: они были обуты в башмаки и стояли... на месте. А в это время рука мучилась над примером...

- Да. Конечно: ноги ничего не делали.

- Вот я и говорю! Ноги что делают? На перемене играют, а в классе отдыхают! - пожал плечами Дэнуц, все больше и больше оживляясь от разговора.

- Хорошо, но ногами ты ходишь, - заметила Ольгуца.

- Ну да! Но разве тебе не нравится ходить?

- Конечно, нравится!

- Вот видишь! Ногами делаешь только то, что тебе нравится!

- Тебе нравится ходить в школу? - спросила Ольгуца.

- ...Нет.

- Значит, ноги делают не только то, что тебе нравится?

Дэнуц размышлял, покусывая палец.

- Подожди, Ольгуца! Но им-то что! Ведь ноги не учатся в школе.

- Верно! Они все время на переменке!

- Ты очень хорошо сказала! Это и я хотел сказать!

- Постой. Вначале ты сказал, что лучше быть...

- ...ногой. Да, - перебил Дэнуц, убежденно взмахнув рукой.

- И рукой неплохо быть! Зимой руки в рукавицах, в карманах пальто или в муфте... Руки очень умные! - улыбнулась Ольгуца, глядя на свои руки, которые натягивали чулки Дэнуца, а до этого держали его галоши.

- Если ты нога, у тебя есть ботики, - робко защищал Дэнуц свою точку зрения.

- Ну и что? Боты уродливы, а ноги глупы! Потому их и не видно: они спрятаны в башмаках... Мне больше нравятся руки... Хорошие чулки! Merci!

- Ольгуца, что бы ты предпочла: чтобы тебе отрезали руки или ноги?

- Я не хочу ни того ни другого!

- Да нет. Я говорю просто так! Если бы ты была героиней сказки и император приказал бы отрезать тебе руки или ноги, что бы ты выбрала?

- Я бы стала разбойником и отрезала ему и руки, и ноги, и язык.

- Ты не хочешь отвечать! - вздохнул Дэнуц.

- Разве я тебе не ответила? Ему бы пришлось выбирать! А я ничего не отдам!

Ольгуца спрыгнула на ковер. Дэнуц в задумчивости продолжал сидеть на краю постели.

- Ольгуца, ты можешь представить, что будет, если тебе отрубят голову?

- Будет очень плохо!

- Я могу представить себе... Но у тебя от этого голова пойдет кругом!

- Что ты все выдумываешь!

- Нет, правда, ты никогда об этом не думала?

- А что мне об этом думать! Есть более приятные вещи! Разве голова тебе дана, чтобы думать, что ее нет?

- Я просто подумал... Если отрубят голову, обязательно умрешь?