Жизнь Льва Шествоа (По переписке и воспоминаниям современиков) том 1 - Наталья Баранова-Шестова

И в Киеве, как в Москве, переворот произошел без всяких осложнений, спокойно. Многочисленные митинги, мани-

фестации не нарушали порядка. В Киеве это, конечно, особенно важно — ввиду большей близости Киева к театру военных действий. Сегодня уже месяц со дня переворота — и жизнь все больше и больше налаживается по-новому. Авось, Бог даст, Россия будет разумнее других стран и перейдет к новому строю без особых потрясений. (Матери, Киев, 29.03.1917).

Вы получаете русские газеты — можете судить по ним, как все произошло и что теперь делается. В общем — одно можно сказать: никак нельзя было надеяться, что такой страшный переворот произойдет так тихо. Вот уже полтора месяца, как пало старое правительство, а никаких крупных беспорядков нигде не было. Вчера праздновали в Москве 1-е Мая. Народу вывалило на улицы несметное количество — но все было чинно и спокойно и все, походив, сколько полагается, по улицам, послушав митинговых речей, разошлись по домам. Сегодня снова работают, магазины открыты, трамваи ходят. Видно, народ гораздо толковее, чем о нем думали наши старые правители. Бог даст, все успокоится и наладится: надежды немцев на беспорядки не оправдаются, как не оправдались и другие их расчеты. Война, видно, быстро идет к концу. Может к концу лета удастся уже повидаться. (Матери, Москва, 19.04(2.05).1917).

На днях писал тебе и мамаше. На всякий случай посылаю открытку, чтоб чаще были вести и чтоб вкратце сказать, что все у нас благополучно и все здоровы. Уже скоро 2 месяца после революции — постепенно все налаживается. Не легко, конечно. Но где же такие перевороты легко проходят? В России еще сравнительно благополучно. Все-таки живем мирно, спорим, но сери- озно не ссоримся. Дотянем до учредительной организации — тогда, верно, уляжется все и мы вступим в норму. Авось, и война, наконец, окончится. (Фане, Москва, 24.04(7.05). 1917).

***

Друзья Шестова по-разному принимали события. Евгения Юдифовна Рапп, сестра жены Николая Александровича Бердяева, жившая в Москве с Бердяевыми, рассказывает о том, как Бердяев и Андрей Белый реагировали на происходящее. Она пишет:

Все время до октябрьских дней, до большевистского переворота, Н.А. был настроен необычайно мрачно. Я помню его ироническую улыбку, когда наши многочисленные друзья с восторгом говорили о «бескровной русской революции», воспевали красноречие Керенского, ожидали наступления режима свободы и справедливости. Он знал, что бескровная революция окончится кровавой. Он был очень молчалив н печален. Только иногда, в ответ блаженно верующему в революцию собеседнику, он гневно, яростно начинал обличать злую стихию революции, и собеседник уходил, считая Н.А. реакционером.

Как-то однажды я осталась дома одна. Раздался звонок. На пороге нашей гостиной стоял А. Белый. Не здороваясь, взволнованным голосом, он спросил: «Знаете ли вы, где я был? — и не дожидаясь ответа, продолжал: — Я видел его, Керенского… он говорил… тысячная толпа… он говорил». И Белый в экстатическом состоянии простер вверх руки. «И я вндел, — продолжал он, — как луч света упал на него, я видел рождение "нового человека"… Это че-ло-век».

Н.А. незаметно вошел в гостиную и прн последних словах Белого громко расхохотался. Белый, бросив на него молниеносный взгляд, не прощаясь, выбежал из гостиной. После этого он долго не приходил к нам. (Евгения Рапп. Примечание к стр.247 кннгн Н.Бердяева «Самопознание»).

Несмотря на бодрый тон писем Шестова, который отчасти объясняется тем, что ему не хотелось тревожить родных, он, безусловно, не разделял восторга А.Белого и друзей Бердяева, а, как Бердяев, сознавал, может быть, не так остро, что «революция не остановится на февральской

стадии, не останется бескровной и сводолюбивой» (Н.Бердяев. Самопознание, стр.246).

Лето 1917 г. Шестов с семьей жил в имении друзей Семена Владимировича (имение Машковцевых, Захаринское почтовое отделение, Каширский уезд, Тульская губерния). Шестовы прожили у Машковцевых больше двух месяцев. Оттуда они ездили в гости к Борису Зайцеву в Приты- кино, к ним приезжал Семен Владимирович. В деревенской тишине Шестову удавалось меньше думать о политике и больше работать. О своем пребывании в деревне он рассказывает матери:

Я завтра еду в деревню. Еду я в те же места, где жил и в прошлом году, хотя не в то же имение. Это хорошие знакомые Сем. Вл… Дома все благополучно, дела в порядке. Но, конечно, теперь дела мало интересуют — есть только одно дело, которое всех равно поглощает: дело России. Будем надеяться, что Россия справится со всеми трудностями: не первый раз уже приходится быть в трудном положении. До сих пор выходила с честью, Бог даст, н теперь не ударит лицом в грязь. (Москва, 25.05(7.06). 1917).

Пишу из деревни, где я живу уже больше недели. Здесь очень хорошо: чудный воздух, отличное купанье и погода стоит дивная. Вероятно, поправлюсь здесь, как и в прошлом году, очень хорошо. Здесь такая тишина, спокойствие. Газеты приходят раз в два или три дня, так что о войне, революции и политике иногда даже совсем и забываешь. Даже не верится в нашей глушн, что где-то идет война и политическая борьба. Думаю прожить здесь все лето до середины августа и даже совсем в Москву не ездить. Здесь и хозяева очень милые и соседи симпатичные, так что жаловаться совсем не на что. Если все лето будет стоять погода, такая, как теперь — ничего лучше и не надо. По-моему, и ни в какую заграницу ехать нет надобности: так здесь хорошо. ([Имение Машковцевых], 4(17).06.1917).

Сегодня вернулся из деревни в Москву н застал два твоих письма. Очень рад, что ты себя хорошо чувствуешь. Я тоже не могу пожаловаться. Прожил больше двух месяцев в деревне, в чудном месте. Лето было удивительно хорошее, места здесь дивные, кормили, по нынешним временам, отлично. Так что я очень поправился и чувствую себя совсем хорошо. (Москва, 4(17).08.1917).

***

В начале лета 1917 г. служащие Товарищества забастовали. Конфликт удалось уладить только на втором месяце забастовки. По просьбе матери Шестов пишет ей об этом:

Ты интересуешься сведениями о забастовке служащих Товарищества. Я тебе об этом не писал, так как не знаю, для какой надобности об этом писать. Сам я к этому отношусь совершенно спокойно. В былые времена, когда дела Товарищества велись в кредит н когда его задолженность доходила чуть ли не до двух миллионов, забастовка служащих была опасной и могла привести Товарищество к банкротству. Теперь же, как ты знаешь, все дела ведутся за наличные деньги. Со времени начала войны во всей России кредит отменен. Стало быть, о банкротстве и речи быть не может, т. к. нет ни срочных, ни каких иных платежей. Что же касается неумеренных требований служащих — то они, как и все неумеренные требования, в конце концов, ложатся на потребителей. Это грустно н очень грустно, но против этого ничего не поделаешь: сейчас вся Россия охвачена стремлением повышать цены и, т. к. всеобщее повышение никому ничего принести не может, то в общем получается только путаница. Но я все-такн не склонен безнадежно относиться к тому, что сейчас происходит: перемелется, мука будет. (Москва, 2(15).10.1917).