Таинственный портрет - Вашингтон Ирвинг

Лицо вошедшей было мертвенно бледно и, быть может, казалось еще бледнее из-за голубоватого освещения. Оно было красиво, но на красоте этой лежала печать заботы и горя. Было очевидно, что оно принадлежит женщине, привыкшей к волнениям и тревогам, но при этом такой женщине, которую эти тревоги не в состоянии ни сломить, ни побороть, ибо весь ее облик свидетельствовал о гордой и непреклонной решимости. По крайней мере, такое представление создалось у моего дядюшки, а он почитал себя великим физиономистом.

Женщина оставалась, как я сказал, некоторое время у огня; она протянула к нему сначала одну руку, потом другую, затем попеременно обе ноги; она грелась, ибо привидения, если только она, действительно, была привидением, очевидно способны испытывать холод. Благодаря этому, дядюшке удалось заметить, что на ней были туфли с высокими каблуками, как это требовалось старинною модой, со стеклярусными или бриллиантовыми пряжками, сверкавшими как настоящие. Наконец, она неслышно повернулась, окинула комнату пустым, безжизненным взглядом и прошла мимо дядюшки, у которого при этом похолодела кровь и которого проняла дрожь. Затем, воздев руки и сжав их в молящем жесте, она медленно вышла из комнаты.

Дядюшка некоторое время размышлял по поводу этого посещения, ибо (как он заметил, рассказывая эту историю), будучи человеком мужественным, он был в то же время и человеком достаточно вдумчивым и не мог отмахнуться от всего происшедшего только потому, что оно не укладывалось в рамки обыденного. Впрочем, принадлежа, как я сообщил выше, к разряду неутомимых путешественников и повидав на своем веку немало загадочного, он решительным движением натянул колпак на глаза, повернулся спиной к входной двери, накрылся одеялом по самые плечи и спустя некоторое время заснул.

Он не смог бы ответить, давно ли он спит, когда его вдруг разбудил чей-то голос у самого изголовья. Повернувшись на другой бок, он увидел старого слугу с рожками тугих буклей по обе стороны длинного, худого лица, на котором привычка провела глубокие морщины никогда не сходящей улыбки. Старик скорчил тысячу гримас и попросил столько же извинений за то, что обеспокоил мосье, но уже час не ранний, и день в полном разгаре.

Совершая утренний туалет, дядюшка смутно припомнил черты своей ночной посетительницы и спросил старика, кто та дама, которая имеет обыкновение блуждать ночами по этому крылу замка. Тот вздернул плечи до головы, приложил одну руку к груди, вытянул вперед растопыренные пальцы другой и, скорчив забавнейшую гримасу, долженствовавшую, по его мнению, служить немым комплиментом по адресу дядюшки, сказал, что ему ничего не известно о les bonnes fortunes[34] уважаемого мосье.

Дядюшка понял, что тут он ничего не добьется. После завтрака маркиз стал ему показывать вновь отстроенные апартаменты замка; скользя по отлично натертым полам шелковых гостиных, уставленных роскошною, раззолоченною, обитой парчою мебелью, они попали, наконец, в картинную галерею, увешанную множеством портретов, из которых одни были исполнены маслом, другие – пастелью.

Здесь для красноречия хозяина, тщеславного, как и все дворяне старого режима, открылись неисчерпаемые возможности. Не было ни одного громкого имени в Нормандии и, пожалуй, даже во Франции, носители которого так или иначе не были бы сродни его дому. Переминаясь с ноги на ногу и томясь внутренним нетерпением, дядюшка оказался вынужденным слушать маленького маркиза, распространявшегося с обычным пылом и живостью о высоких достоинствах своих предков, портретами которых были увешаны стены. Начав с бранных подвигов суровых, закованных в сталь воителей, он перешел затем к галантным приключениям и любовным интригам синеглазых улыбающихся красавцев в пудреных париках, кружевных манжетах, в розовых и голубых шелковых камзолах и панталонах; он не преминул также вспомнить о победах прелестных пастушек в кринолинах и корсажах с талией не толще перехвата песочных часов, пастушек, державших в повиновении своих овечек и пастушков, очевидно, при помощи изящных резных посохов, украшенных развевающимися лентами.

Как раз в самый разгар разглагольствований своего приятеля дядюшка остановился перед одним из портретов. Это был портрет дамы, показавшейся ему точной копией его ночной посетительницы.

– Я полагаю, – перебил он маркиза, указывая на заинтересовавший его портрет, – я полагаю, что мне довелось видеть ту, с которой он писан.

– Pardonnez-moi[35], – учтиво возразил маркиз, – но это едва ли возможно, так как изображенная на нем дама умерла более ста лет назад. Это прекрасная герцогиня де Лонгвиль, блиставшая в свете во времена детства Людовика XIV.

– А не было ли в ее судьбе чего-нибудь особенно примечательного?

Трудно представить себе более неудачный вопрос. Маленький маркиз тотчас же стал в позу человека, собирающегося приступить к длительному повествованию. Дядюшка навлек, таким образом, на себя целую лавину рассказов о гражданской войне, именуемой Фрондой, в которой прекрасной герцогине пришлось играть столь исключительно важную роль. Рассказ маркиза вызвал из могил тени Тюрена, Колиньи, Мазарини; не были забыты ни баррикады, ни подвиги рыцарей в Порт-Кошер. Дядюшка уже стал сожалеть, что он не за тысячу лье от маркиза, как вдруг воспоминания маленького человечка приняли несравненно более интересное направление. Он начал рассказывать о заключении в Венсенском замке герцога Лонгвиля вместе с принцами Конде и Конти и о безуспешных попытках герцогини поднять неповоротливых нормандцев, чтобы освободить заключенных из плена. Он довел свой рассказ, наконец, до того места, где речь зашла об осаде королевскими войсками цитадели города Дьеппа, в которой оказалась герцогиня.

– Мужество герцогини, – продолжал маркиз, – росло вместе с испытаниями, которым она подвергалась. Достойны всяческого изумления отвага и стойкость, с какими это столь хрупкое и прекрасное создание боролось со всеми превратностями судьбы.

В конце концов, ей пришлось решиться на отчаянное средство – на побег из осажденного замка. Вы, может быть, видели эту цитадель – этот бесформенный нарост из груды камней, прилепившийся к скалистой вершине горы, как раз над невзрачным городком Дьеппом. Однажды, в бурную темную ночь, герцогиня вместе с небольшой свитой незаметно выскользнула из маленькой двери позади замка, которую враги оставили без охраны. Эта дверь существует и поныне; она выводит на узкий мост, переброшенный через очень глубокий ров, отделяющий замок от склона горы. С нею были ее служанки, небольшое количество слуг и несколько храбрых рыцарей, свято сохранявших ей верность, несмотря на ее несчастия. Герцогиня хотела добраться до маленькой гавани, расположенной от замка всего лишь в двух лье, где на случай побега был заранее приготовлен корабль.

Это расстояние толпе беглецов пришлось проделать пешком. Наконец, они добрались до гавани. Ветер бушевал и неистовствовал; наступило время отлива, а судно стояло далеко в море.

Достигнуть его можно было лишь на рыбачьей