Таинственный портрет - Вашингтон Ирвинг

гостиницы, которая, казалось, готова была рассыпаться и которую давно бы покинули даже крысы, если бы нашлось убежище в другом доме, где они смогли бы преклонить свои головы. Это было такое же своеобразное здание, какие вы можете увидеть на голландских гравюрах: высокая крыша, вздымающаяся до самых облаков, и бесконечное количество расположенных одна над другою мансард, напоминающих семь небес Магомета. Его ничто не могло бы спасти от падения, не будь на трубе аистового гнезда, которое в Голландии неизменно приносит удачу; в момент, когда к гостинице подъехал мой дедушка, на верхушке трубы, подобно призракам, маячила как раз пара этих благословенных длинноногих птиц. Честное слово, только благодаря им дом и по сей день стоит на своих курьих ножках, и, проезжая Брюгге, вы можете увидеть его собственными глазами, но только имейте в виду, что он превращен теперь в пивоварню, изготовляющую крепкое фламандское пиво, – так было, по крайней мере, когда я возвращался этим путем после битвы при Ватерлоо.

Приближаясь к дому, дед оглядывал его с любопытством. Возможно, что само здание не поразило бы его воображения, не заметь он над дверью вывески, на которой было написано крупными буквами: Heer verkoopt man goeden drank[38].

Дедушка достаточно знал язык, чтобы понять, что вывеска обещает добрую выпивку. «Это как раз то, что нужно», – сказал он себе, останавливая перед дверью коня.

Для старой гостиницы, посещаемой в обычное время лишь мирными сынами торговли, внезапное появление блистательного драгуна было событием из ряда вон выходящим. У порога, по одну сторону двери, сидел богатый антверпенский бюргер, дородный и важный, в широкой фламандской шляпе: человек весьма примечательный и великий любитель этого заведения; он покуривал из длинной прямой трубки; по другую сторону сидел и покуривал маленький толстенький винокур из Скиидама. Хозяин с носом, напоминавшим бутылку, стоял в дверях; хорошенькая хозяйка в плоеном чепце рядом с ним; в ближнем окне виднелась хозяйская дочка, пухленькая фландрская девица, в ушах у которой висели длинные золотые сережки.

– Гм! – пробормотал богатый антверпенский бюргер, неприязненно поглядывая на путника.

– Die duyval[39], – пробурчал маленький толстый винокур из Скиидама.

Хозяин проницательным взглядом трактирщика тотчас же установил, что новый гость – не по душе старым гостям, и, говоря по правде, ему самому тоже не понравился развязный вид моего дедушки. Он покачал головой. «Дом переполнен, нет места даже на чердаке».

– Нет места даже на чердаке! – как эхо возгласила хозяйка.

– Нет места даже на чердаке, – как эхо повторила хозяйская дочь.

Антверпенский бюргер и маленький винокур из Скиидама продолжали угрюмо посасывать трубки и при этом искоса из-под широких шляп поглядывали на неприятеля, но не вымолвили ни слова.

Дедушка, однако, не принадлежал к легко сдающимся людям. Он бросил поводья на шею коня, наклонил голову, подбоченился и сказал: «Черт побери, а я все-таки переночую в вашей гостинице!» Произнеся эти слова, он, для большей выразительности, шлепнул себя по ляжкам, и этот шлепок нашел доступ к сердцу хозяйки.

В подтверждение своей клятвы, он соскочил с коня и, пройдя мимо пяливших на него глаза мингеров, направился в общий зал. Вам, быть может, тоже доводилось бывать в общем зале старой фламандской гостиницы – клянусь богом, то была чудесная комната, лучшей не пожелать: кирпичный пол, огромный очаг со всею библейской историей на глянцевых изразцах, потом широченный выступ над очагом, как бы вылезающий из стены вперед головой, и на нем целая армия надбитых чайников и фаянсовой посуды, не говоря уже о полдюжине голубых дельфтских блюд, развешанных по стенам вместо картин; в одном из углов – небольшая стойка и за ней – пышущая здоровьем буфетчица в чепце из красного коленкора и с позолоченными серьгами.

Оглянувшись вокруг, дед щелкнул пальцами над своей головой.

– Клянусь, это то, что мне нужно, – сказал он себе еще раз.

Часть гарнизона пыталась оказать дальнейшее сопротивление, но дед был старым солдатом, и к тому же настоящим ирландцем; от него нелегко было отделаться, в особенности после того, как он проник уже в крепость. Итак, он обратился с лестными словами к хозяину, чмокнул хозяйскую половину, пощекотал хозяйскую дочь, ущипнул за подбородок буфетчицу, и все единогласно решили, что выпроводить этакого лихого драгуна на улицу было бы бессердечно и к тому же позорно для доброй славы гостиницы. Пошептались (я разумею, конечно, дедушку и хозяйку), и, в конце концов, было решено поместить приезжего в заброшенной, давно необитаемой комнате.

– Говорят, что в ней водится нечистая сила, – шепнула хозяйская дочка, – но вы ведь – храбрый драгун; я думаю, вы не испугаетесь призраков.

– Нисколько, – сказал дедушка, ущипнув ее пухлую щечку, – я побывал в свое время на Красном море, милашка; если меня потревожат призраки, я знаю приятный способ положить их на обе лопатки.

И тут он прошептал на ухо девушке нечто такое, что заставило ее рассмеяться и наградить его добродушной пощечиной. Короче говоря, никто не умел так ловко подойти к женщинам, как мой дед.

Спустя короткое время, как это с ним обычно случалось, он целиком завладел домом и почувствовал себя полным хозяином: побывал в конюшне, чтобы посмотреть на коня, и на кухне, чтобы взглянуть на свой ужин. Для каждого у него находилось словечко и ко всем было дело: он курил с голландцами, пил с немцами, хлопал по плечу хозяина, балагурил с дочкой и буфетчицей – словом, никогда, со времен самого Алли Крокера[40] не видывали такого болтливого и суматошного малого. Хозяин пялил глаза и изумлялся, хозяйская дочка томно опускала головку и хихикала при его приближении, а когда он с волочащимся по полу палашом прохаживался гоголем по коридору, служанки смотрели ему вслед и шептали друг другу на ухо: «Что за красавец-мужчина!»

За ужином дед распоряжался так, как если бы находился у себя дома: старался услужить решительно всем, не забывая, разумеется, самого себя, болтал без умолку со всеми присутствующими, независимо от того, понимали ли его или нет, подружился с богатым антверпенским бюргером, которого за всю его жизнь никогда еще не видели столь общительным и оживленным. Таким образом, он перевернул вверх дном это чинное заведение и поднял такой кавардак, что весь дом, казалось, заходил ходуном. За столом он пересидел решительно всех, за исключением маленького толстенького скиидамского винокура, который напивался упорно и долго, но наконец опьянел, а опьянев, сделался сущим дьяволом. Он преисполнился пылкими чувствами к моему деду, и они сидели, покуривая, выпивая и повествуя друг другу всевозможные были и небылицы, не понимая ни слова из того, что