Таинственный портрет - Вашингтон Ирвинг

передо мною – не живое лицо, как бы вылезающее из темной дубовой стены. Я сидел в кресле и смотрел на портрет; чем больше я всматривался, тем сильнее ощущал в себе какую-то неясную тревогу и беспокойство. Никогда ни одна картина не производила на меня столь сильного впечатления. Вызываемые ею ощущения были неопределенны и необычны, в них заключалось нечто похожее на то чувство, которое, как я слышал, вызывают глаза василиска или таинственное обаяние некоторых змей, магнетически действующих на жертву. Я несколько раз провел рукой перед глазами, стараясь отмахнуться от иллюзии. Все было тщетно. Мой взгляд все снова и снова возвращался к портрету; его непреодолимое влияние, леденившее мою кровь и повергавшее в оцепенение тело, все возрастало и возрастало. Я стал рассматривать другие портреты, надеясь, таким образом, отвлечься и установить, не окажут ли они на меня такое же действие. Иные из них были достаточно мрачны, чтобы вызвать подобный эффект, если только мрачная живопись сама по себе способна производить подобное впечатление. Однако, нет – взгляд мой скользил по ним с полнейшим безразличием, но едва он возвращался к лицу над камином, как я весь содрогался, точно по мне пробегал электрический ток. Другие портреты были выцветшие и тусклые, и только этот отчетливо выступал на плоскости черного фона, причем и краски его отличались поразительной правдивостью. Его лицо выражало страдание, – страдание от сильной физической боли; впрочем, в его нахмуренном лбе чувствовалась угроза, и несколько капель крови усугубляли производимое им зловещее впечатление. Но не только это поражало в портрете – он вызывал душевное содрогание, какое-то неодолимое отвращение, терзавшее мое сердце.

Я пытался убедить себя в том, что это – нелепость, химера, что мой мозг отравлен обильными яствами гостеприимного хозяина и, кроме того, странными историями, в которых фигурировали портреты и которые в таком изобилии рассказывались за ужином. Я решил отделаться от этой игры воображения, встал с кресла, прошелся по комнате, щелкнул пальцами, стал подтрунивать над собой, громко расхохотался. Это был неестественный, насильственный смех, и эхо его, отраженное сводами, неприятно поразило мой слух. Я подошел к окну и попытался рассмотреть, что делается снаружи. Там царила непроглядная тьма, на дворе бушевала буря; и, прислушиваясь к стонам и завываниям ветра, бесновавшегося между деревьями, я внезапно увидел в окне отражение этого проклятого, неотступно преследующего меня лица; мне почудилось, будто оно уставилось на меня сквозь стекло; даже его отражение заставило меня содрогнуться.

Но как справиться с этим постыдным нервным припадком? Я успел убедить себя в том, что это – не больше чем нервный припадок. Я решил побороть свои чувства, не смотреть на портрет, быстро раздеться и улечься в постель. Я стал раздеваться, но, несмотря на все усилия, не мог заставить себя не бросать время от времени косой взгляд на этот ужасный портрет; впрочем, и одного взгляда было достаточно, чтобы возобновить мои мучения. Даже после того, как я повернулся к портрету спиной, мысль о том, что позади меня, заглядывая через мое плечо, находится зловещее изображение, была для меня мучительной и невыносимой. Я натянул на себя одеяло, погрузился в перины, но и тут продолжал ощущать его взгляд. Я видел это лицо с кровати и некоторое время не мог от него оторваться. Нервы мои разыгрались до последних пределов. Я задул свечу и постарался заснуть – все было тщетно. Еле тлевший в камине огонь едва освещал комнату, оставляя портрет в глубокой тени. «А что, – подумал я, – если это – та самая комната, о которой говорил баронет; что, если она, действительно, во власти таинственных чар? Я счел его слова шуткою; кто знает, не полны ли они серьезного смысла?» Я осмотрелся. Тускло освещенная комната обладала всем, что свойственно пристанищу призраков. В моем расстроенном воображении стали мелькать странные видения – старинные портреты все тускнели и тускнели, становились все черней и черней; полосы света и теней на причудливой мебели придавали ей еще более необыкновенную форму и какой-то совершенно особенный вид. Мне почудилось, будто на меня надвигается огромный, старомодный платяной шкаф, будто он уже давит меня, сверкающий бронзой и навощенный до блеска.

«Неужели, – подумал я, – неужели именно мне выпала роль героя комнаты с привидениями? Неужели я и впрямь околдован, или все это не более как выдумка баронета, желание выставить меня посмешищем?» Мысль, что из-за собственного воображения я промучусь всю ночь и на следующее утро мой измученный вид будет предлогом для шуток, сверлила мой мозг, не давала ни мгновения покоя, и этой мысли было достаточно, чтобы еще больше взвинтить мои нервы. «Тэ-тэ-тэ, – подумалось мне, – я отнюдь не намерен служить посмешищем для веселой компании. Как мог мой достопочтенный хозяин подумать, что я или кто-либо другой станет тревожиться из-за какого-то никчемного портрета? Меня мучит мое собственное расстроенное воображение – вот и все».

Стремясь побороть бессонницу, я стал ворочаться с боку на бок, но все было по-прежнему напрасно. Вообще, если не можешь заснуть лежа спокойно, то чрезвычайно редко удается достигнуть желанного результата ворочаясь. Огонь угас, и комната погрузилась во мрак. Тем не менее мне продолжало казаться, что загадочный портрет по-прежнему глядит на меня, по-прежнему стережет все мои движения, невзирая на воцарившийся мрак, – нет, хуже: в темноте он казался еще страшнее, еще ужаснее. Меня преследовало ощущение, точно за мною следит невидимый враг. Вместо одного мучившего меня портрета, их была теперь целая сотня. Они чудились мне во всех направлениях: «Вон там, – думал я, – и там, и там! И у всех то же ужасное и таинственное выраженье во взгляде, и все уставились, уставились на меня. Нет, если уж мне суждено испытать это необыкновенное и жуткое чувство, то было бы лучше встретиться с глазу на глаз с одним настоящим врагом, чем с тысячей его бесплотных изображений».

Всякий, кому приходилось бывать в состоянии нервного возбуждения, знает, что чем дольше оно продолжается, тем труднее с ним справиться. Самый воздух комнаты, казалось, был отравлен гибельным дыханием рокового портрета. Мне чудилось, что он – рядом со мною. Я почти ощущал прикосновение его лица, тянувшегося ко мне с противоположной стены; мне казалось, что я ощущаю его дыхание. «Так дольше продолжаться не может, – сказал я себе, вскакивая с кровати, – я не могу больше терпеть, я буду ворочаться и метаться всю ночь, я сам сделаюсь призраком и впрямь стану героем комнаты с привидениями. Что бы ни ожидало меня, я все же покину эту проклятую комнату и поищу себе какое-нибудь пристанище на