Таинственный портрет - Вашингтон Ирвинг

Ее поспешно вооруженная армия являла собою страшную силу. У дворецкого был ржавый мушкетон, у кучера – бич со свинцовою гирькой, у лакея – пара седельных пистолетов, у повара – огромный резак, а у буфетчика – по бутылке в каждой руке. Тетушка шла в авангарде с докрасна раскаленною кочергой и, по-моему, была самой грозной в отряде. Горничная, побоявшаяся остаться в людской, замыкая шествие, плелась в арьергарде, беспрерывно нюхала из разбитого пузырька летучую соль и охала от страха перед привидениями.

– Привидения! – воскликнула решительно тетушка. – Я им опалю бакенбарды!

Они вошли в комнату. В ней было по-прежнему спокойно и тихо. Все приблизились к портрету моего дядюшки.

– Снимите эту картину! – приказала тетушка. За портретом послышалось рычание, а также звук, напоминающий скрежет зубов. Слуги отпрянули; горничная едва слышно вскрикнула и прижалась в испуге к лакею.

– Ну, что же! Не мешкать! – воскликнула тетушка, топнув ногою.

Портрет был снят, и из ниши за ним, в которой некогда стояли часы, вытащили широкоплечего чернобородого парня, вооруженного длинным-предлинным ножом, дрожавшего, как осиновый лист.

– Но кто же это был? Не привидение, надеюсь, – спросил любознательный джентльмен.

– Рыцарь с большой дороги, – ответил рассказчик, – которого пленило богатство вдовы, или, если хотите, Тарквиний-бродяга, проникший в спальню, чтобы учинить насилие над ее кошельком и очистить шкатулку, когда все в доме заснут. Говоря проще, – продолжал он, – то был бездельник, живший по соседству и некогда служивший в доме; он даже принимал участие в приготовлениях к приему хозяйки. Он признался, что для осуществления своего преступного замысла он заранее высмотрел себе это местечко и просверлил один глаз портрета, дабы иметь возможность обозревать комнату.

– Ну и что же с ним сделали? Неужели его не повесили? – продолжал неутомимый любознательный джентльмен.

– Повесить! Но как они могли это сделать? – воскликнул адвокат с густыми бровями и ястребиным носом. – Преступления совершено не было. Не было ни грабежа, ни нападения, ни взлома, ни насилия.

– Моя тетушка, – продолжал рассказчик, – была женщина храбрая и вершила правосудие по собственному усмотрению. У нее было свое особое понимание чистоплотности. Руководясь этим, она велела вымочить этого парня в пруде, чтобы таким образом смыть с него преступление, а затем хорошенько высушить березовым полотенцем.

– А какова его дальнейшая судьба? – спросил любознательный джентльмен.

– Это мне неизвестно. Полагаю, однако, что ему пришлось отправиться в Ботани-Бей.

– Ну, а как ваша тетушка? – продолжал настаивать любознательный джентльмен, – готов поручиться, что после этого она велела горничной приходить к ней на ночь.

– Нет, сэр, она поступила разумнее: спустя некоторое время она отдала руку и сердце своему шумному, жизнерадостному соседу, ибо имела возможность заметить, что ночевать одной в деревенском доме – жуткая вещь.

– Она права, – подтвердил любознательный джентльмен, с глубокомысленным видом покачав головой, – но я все-таки сожалею, что они не повесили этого парня.

Все выразили свое удовольствие по поводу столь счастливой развязки, и только присутствовавший при этом деревенский священник пожалел, что дядюшка и тетушка – герои обоих рассказов – не поженились: они, конечно, составили бы чудесную пару.

– Но я не вижу – сказал любознательный джентльмен, – чтобы в последнем рассказе принимали участие привидения.

– О, если вам желательны привидения, дражайший, – воскликнул драгунский капитан-ирландец, если вам желательны привидения, я могу вам их предложить целый полк. И в то время как эти джентльмены повествовали о своих дядюшках и тетушках, я расскажу вам, черт побери, главу из истории моего рода.

Лихой драгун,

или Происшествие с моим дедушкой

– Мой дед был лихой драгун, ибо, видите ли, это наша родовая профессия. Все мои предки были драгуны и пали на поле чести; единственным исключением являюсь я сам и надеюсь, все мои потомки смогут сказать о себе то же самое; впрочем, мне не следовало бы преждевременно хвастаться. Итак, мой дед, как я сказал, был лихой драгун, и служить ему пришлось в Нидерландах. Он числился в той самой армии, которая, если верить дядюшке Тоби[36], так чертовски сквернословила и пьянствовала во Фландрии. Он и сам был в этом деле не промах; больше того, именно он ввел в обиход упоминаемую капралом Тримом[37] доктрину, трактующую о взаимоотношениях между влагой и теплом или, иными словами, о том, как побеждать окопную сырость при помощи жженки. Впрочем, доктрина дядюшки Тоби прямого касательства к моей повести не имеет. Я вспомнил о ней лишь затем, чтобы показать, что мой дед не принадлежал к числу тех, кого легко провести. Он видывал виды или, следуя его собственному выражению, видывал самого черта – а этим сказано решительно все.

Итак, джентльмены, дедушка возвращался в Англию; он направлялся в Остенде, где предполагал сесть на корабль, – будь он проклят этот Остенде – я провел там однажды из-за штормов и встречного ветра три долгих томительных дня и, черт побери, не встретил ни одного толкового собутыльника или смазливого личика, чтобы утешиться. Итак, я сказал, что мой дедушка направлялся в Англию, или, вернее, в Остенде, не все ли равно: ведь это одно и то же! И вот однажды вечером – уже смеркалось – он в добром расположении духа въехал на коне в город Брюгге; весьма вероятно, джентльмены, что и вам пришлось познакомиться с Брюгге, этим чрезвычайно своеобразным фламандским селением, некогда (когда мингеры были славны) богатым и крупным центром торговли и финансовых операций, а теперь столь же обширным и столь же пустым, как карман нынешнего ирландца. Итак, джентльмены, в городе в это время происходила ежегодная ярмарка. Весь Брюгге был полон народом; на каналах толкались голландские лодки, на улицах толкались голландские купцы, и не было никакой возможности пробраться между бочками, тюками, грудами товаров, крестьянами в широченных штанах и женщинами, на которых было не меньше чем по десяти юбок. Дед, решительно расчищая дорогу, весело бродил по ярмарочной площади и со свойственным ему благодушием (ибо он был живым, ни перед чем не останавливающимся жизнерадостным человеком) поглядывал на пеструю толпу и на старые дома с остроконечными крышами и с гнездом аиста на трубе, подмигивал девицам, показывавшимся в окнах, и шутил с женщинами; все они смеялись и благосклонно отвечали на его шутки, ибо, хотя он не знал ни одного слова на чужом языке, он всегда умел объясниться с женщиной.

Итак, джентльмены, в Брюгге происходила ежегодная ярмарка; весь город кишел народом, все гостиницы и трактиры были переполнены, и дед тщетно объезжал их по очереди, стучась во все двери. Наконец, он добрался до старой