Кавказский гамбит - Светлана Петрова

Василий с женой горе пережили, крепко держась вместе. Часами лежали в обнимку и плакали, добрые слова друг другу говорили, а утешиться не могли, оставались еще дочь, внуки, всем надо помогать и дачу достроить, иначе скандальная невестка грозилась предъявить законные права на квартиру, отписанную по завещанию дочери.

Как всегда положение спасла Капа. Утерев слезы, свернула домашние дела и нанялась работницей в теплицы, которые возвели корейцы у реки Псоу на границе с Абхазией. Правда, ноги болят, но это ничего — главное, не помереть, дом закончить, а то Васька-шелапут все пропьет, профукает. Он разве о пользе когда думает?

Жена после смерти сына сильно сдала, однако крепкая, управится, считал Панюшкин. Он тоже мог бы шоферить, но работа таксиста требует нахрапистости, постоянной гонки за клиентами, соперничества с другими водителями — это ему противно, да и где машину взять? Мог бы плотничать, восстановив прежние навыки, но топором он еще в молодости намахался будь здоров.

Пять лет прошло, а дом еще недостроили, когда случилась новая беда. Капа наняла по дешевке штукатурить стены заезжих молдаван, мужа с женой, и ежедневно снабжала обедами да еще и аванс выплатила, чтобы потом цену не набивали. Васька по выходным вместе с ними водку-пиво пил, не думал, что после этого у людей рука подымется на чужое добро. Поднялась. Продали молдаване готовые двери и рамы вместе с решетками, материалами и инструментами, а сами исчезли. Панюшкин даже в милицию заявлять не стал — паспортов у работников не спрашивал, верил на слово. Да и милиция нынче не та, чего уж тут душой кривить. Искать не будут, если только за большие деньги.

Потеря вышла практически невосполнимая, работы остановились. С горы дом сиротливо глядел в морскую даль мертвыми оконными провалами. Мечта о комнате в мезонине и тихой старости если не погибла совсем, то отодвинулась до лучших времен. Раз в три дня Капа гоняла Василия на участок с большой флягой объедков: велела взять с улицы бродячего пса и привязать на длинную цепь, не то и урожай потаскают, и недострой по камушку разберут.

— Совести у людей совсем не стало, — сокрушалась Капа. — В церковь ходят! Чего в церковь ходить, если Бога не бояться? Бог нынче вроде баловства. На слово никому верить нельзя. Кругом одни жулики. Милиции за порядком смотреть некогда, она налог в свой карман с торговок укропом собирает.

Васька скривился, не любил, когда милицию ругала Капа. Плохая, хорошая — не ее ума дело.

— И когда ты чем довольна была!

— А какое такое довольство я в жизни видела? А? Скажи? Рожать, стирать, над грядками корячиться? И чего имею? Последнее старшему внуку на учебу отдала — невестка опять приходила собачиться.

— А за пазухой что прячешь?

Голос у Капы был визгливый, тем более, если она кричала, а кричала она почти всегда:

— Сколько ни есть — все мое! Тебе бы только пива нахлестаться со своими дружками, а дача на моей шее висит!

В общем, жизнь вошла в накатанную колею, но если Капе двигаться по ней становилось все труднее, то Василий возраста пока не ощущал и на пенсию, хоть и невеликую, смотрел как на манну небесную. Получить исключительно в собственное распоряжение крепкое, полное жизненной энергии тело да еще деньги в придачу — представлялось волшебным везением. И это состояние легкости и приподнятости над суетным миром, где большинство все еще продолжает борьбу за кусок хлеба, рождало в его душе фантазии.

Одну он уже осуществил — довел до совершенства процесс самогоноварения из фруктов, в обилии созревавших на дачном участке. Сам Василий из крепких напитков предпочитал водку, и ту пил без особой страсти и пьянел быстро, но наполненная прозрачной пятидесятиградусной жидкостью фляга из-под сметаны вызывала у него ребячий азарт и неубывающий восторг. Спиртное без ограничений и практически задарма — это же мечта любого русского мужика!

Второе увлечение пребывало в стадии воплощения. Василий, всегда неравнодушный к растениям, занялся доморощенными экспериментами по колировке роз и скрещиванию фруктовых деревьев, даже ездил в адлерский питомник южных культур на консультации — очень уж не терпелось получить впечатляющий результат.

Попросил селекционера показать на практике, где стебель разрезать, куда что приставить, как забинтовать. Вскоре бывший милиционер получил на алыче новый сорт слив, крупных, круглых и сладких, с авторским названием «Черноморская красавица Панюшкина». Нынешним летом ожидался первый полноценный урожай. Скрещивание нескольких сортов груш тоже дало необычный результат — крупную скороспелку, а то обычно скороспелки маленькие, как елочные игрушки. Вел Василий постоянную работу с персиками и розами. Как ни отбивалась Наталья Петровна, жена его нового приятеля — москвича Шапошникова, он регулярно приносил ей цветы, а также фрукты в бидоне из-под собачьей еды — сливы, яблоки, персики, груши, рыхлые кисти пахнущего клопами винограда «Изабелла», мелкую незрелую лещину, все вперемешку — целое и мятое, а то и с гнильцой, подобранное под деревьями вместе с мелкими черными муравьями.

Она просила, боясь обидеть:

— Васенька, я вас умоляю, не надо, у нас все есть, рынок же под боком!

— Так это свое, бесплатное. Не хотите так кушать, компот Владимиру Петровичу сварите.

— Ну, хорошо, только больше не надо.

Но он все равно нес и нес, а Наталья Петровна, крепко замотав пакет, чтобы не выпустить шустрых муравьев, тайком отправляла подношения на помойку.

Третья мечта Панюшкина — самая иллюзорная — научиться обыгрывать в шахматы Шапошникова. К игре Василий пристрастился еще на службе в милиции во время ночных дежурств. Был цепок, сметлив, никогда не пропускал чужих ошибок, слабых обставлял, сильным уступал, что, однако, страсти к процессу не умаляло. Даже начальная теоретическая подготовка у любителя-самоучки отсутствовала, между тем как Владимир Петрович играл красиво, по науке, и если не расслаблялся или не подставлялся, чтобы у партнера не угас интерес, объявить пианисту мат не удавалось. Выход один — навострить память и усиленно тренироваться, благо недостатка в желающих не наблюдалось. Панюшкин постоянно таскал в полотняной хозяйственной сумке большую доску с фигурами и мог проводить в шахматных баталиях сутки напролет.

Капа возмущалась:

— Вечно где-то шляешься, словно у тебя шило в заднице! Бездельник!

— Врешь. Я третьего дня абрикос на хурму привил — похоже, приживется.

— И кому твои дурацкие фокусы нужны! Нет бы захотеть чего нормального: дачу достроить, радиатор починить — течет с прошлой зимы, воду из ведра еле успеваю выливать.

— Сантехника позови.

— Ему деньги платить надо! Ничего не умеешь.

— Как не умею? — весело вскидывался Василий. — А детей кто тебе сделал?

— Так то ж не пальцем!

— Я и пальцами все могу, только времени на радиатор жалко. Время человеку отпущено, чтобы красоту сотворять. Я башковитый. Между прочим, на днях у Шапошникова партию выиграл. Думаешь, легко? Мне нельзя унитазы ремонтировать, во мне искра Божия. Сегодня на даче лавр у калитки под шахматную ладью стричь буду, чтоб наподобие сторожевой башни!

Капа расстроилась. Опять ерундой занимается. Что ни день, словно малолетка, придумывает себе новую игрушку. Ну, ладно Шапошников — все-таки бывшая московская знаменитость, пианист, от него плохого не будет. Но вокруг столько забот, а Васька витает в облаках. Была в этой черте мужа для Капы загадка.

Сегодня Панюшкин сумку с шахматами оставил дома, поскольку был приглашен москвичом на игру в собственную трехкомнатную квартиру, обставленную непривычно — картины, кресла с высокими спинками и ковры только на полу. Пианист вставал и завтракал тоже по городскому — поздно, поэтому хватит времени обойти весь поселок из конца в конец, хлебнуть пивка с приятелями, если кто угостит, а если таких не найдется, поставит сам. Выпивка за чужой счет была показателем солидарности мужской части поселкового населения, степени дружеских отношений и относительного благосостояния на данный момент. Но то были обычные мужики, свои. Пить у Владимира Петровича Васька стеснялся, хотя знал, что угощение обязательно случится и он не устоит, а Капа дома потребует: «А ну, дыхни!» — и станет ругаться, поучать, что пианист ему не ровня. Васька и без нее это знал, хотя не так ясно. Но с тех пор как Шапошников показал ему видеозапись своего концерта с оркестром, где крупным планом засняты руки, с молниеносной скоростью летающие над черно-белыми клавишами, Васька более не сомневался в чудесном происхождении своего шахматного партнера. Вытворять такое на глазах у массы народу не всякому смертному дано.

Солнце уже припекало, но шагать по новым тротуарам мимо магазинов с кондиционерами, куда всегда можно зайти охладиться, — одно удовольствие. Между тем нынешняя жизнь, совсем не похожая на прежнюю, многим активно не нравилась, даже отдыхающие стали другими, а раньше были такие же, как все, — бедные и скромные. Конечно, и новым приезжим улыбались во весь рот, поскольку от них зависело благосостояние сдатчиков жилья и процветание курорта вообще. Но в душе — презирали. За то, что никогда не видели инжира и, не доверяя советам продавцов, выбирали на рынке твердые сине-зеленые плоды вместо мятых, истекающих медовым соком ягод. За северную белокожесть и равнодушие к высоким ценам, за неуважение к местным нравам, предписывающим мужчинам носить брюки, а не шорты, женщинам не появляться в купальнике на улицах поселка. Богатых, заполнявших рестораны и гостиничные люксы (дешевые номера теперь ликвидировали), презирали более, чем тех, кто снимал комнату или койку, обедал в столовках и пляжных забегаловках, хотя по-настоящему богатые в Хосту не ездят — это курорт средней руки. Однако у пенсионеров и бюджетников чужаки, способные отвалить двадцать тысяч рублей за две недели проживания в однокомнатной квартире (без еды!), вызывали сложные чувства — нечто вроде смеси из благодарности с завистью.