Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Сборники стихотворений. Том 1 - Анатолий Гейнцельман

Ноктилюка

Море! Лазурное море, поведай,Было ль когда ты счастливою Ледой,Грудию синей поило ль Зевеса,Жемчугом уст распахнуло ль завесуМантии звездной безбрежного Бога,Лилось, струилось ли Млечной Дорогой?

Нет, никогда бирюзовые дланиВиться не смели по Божьему стану,Нет, никогда сладострастные грудиЛаски не ведали звездного чуда,Нет, никогда необъятность вселеннойТы не забрызжешь соленою пеной!

Я же, вселенной и радость и мука,Жалкая в пене твоей ноктилюка,Атом незримый в голодном планктоне,Солнечноликим Зевесом на тронеЧасто бываю, и нежная ГебаКубок нектара дает мне в Эребе.

Море лазурное! Дланью конечнойТы не обнимешь Тропы этой Млечной!Я же в любовь осимволил безбрежность,В девушки чистой невинную нежность.Вот почему до последних завесОбнял вселенную смертный Зевес!

Пролески

Безжизнен лес. Прошлогодние ризыЛежат вокруг пеленой желто-сизойИ под ногою шуршат, как черепьяРазбитых амфор или как отрепьяКулис прогнивших торжественной сцены,Где Смерти подвиг серел неизменный.И снег лежит по прогалинам в балках,Как саван в клочьях, и хриплые галкиКричат кругом, и топор дровосекаСтучит везде, повергая без спехаОкаменевших, недвижных и черных,Как будто мертвых, как будто покорных.Но колесница лучистая ФебаНа днях три раза лазурное небоОпоясала, и черная стаяДроздов вернулась из дальнего края,Где пела в гнездах у Гроба Господня.И дрогнул лес, и без счета сегодня,Из-под одежд перегнивших, негодных,Поднялось ликов веселых, свободных,Подснежников белоснежных, невинных,Пролесочков голубых, темно-синих,Которых страшные, смрадные трупыВсю зиму грели, как будто тулупы.И мы с тобою – такие пролескиНа гробе страшном, последние всплескиМечты погибшей, навеки, быть может,Мечты, которой никто не поможет.Отчизна, вера, народов равенство,Свобода, братство, Христово блаженство,Всё это, всё лишь такие черепья,Всё это, всё почему-то отрепья.И дай-то Бог до конца нам хотя быСтремиться вместе к лазурной КаабеСвятого неба, как эти пролески,Свия любящую грудь в арабески!

Палланца

1. «Пока вакхического танца…»

Пока вакхического танцаНе утомляет душу прыть,Нам берегов твоих, Палланца,Жемчужно-сизых не забыть,Где незабвенных трое сутокТы в синей зыбочке своейДля двух доверчивых малютокВзметала пенистых коней,Где без досадных диссонансовВпервые Вечный ДирижерВ одном божественном кадансеСлил жизни несогласный хор.

2. «Жарко-розовые стены…»

Жарко-розовые стеныНависали у Лавено,И зеркально-синий глазСвой серебряный экстазВ неба голубые залыПросветленно излучал.Задымленные кораллыУпоенных солнцем скалБез вопроса, но серьезноОтражаются в воде.Домодоссолы лишь грозноСиней не достать грядеДо мечтательного глаза,Как у Богу обреченнойКатерины Бенинказа,Содомой запечатленной.Поскорее же на шканцы,Ждет нас старый «Бернардин»,Переправимся к Палланце,Нынче я уж не один.В волнах отразимся вместеМы, как древняя камея,Остров покажу невестеЯ прелестный Борромея,И средь стриженой аллеи,Средь богов и нимф безрукихПоцелую я лилеи,Вожделенные в разлуке.

3. «Камердинеры в синих ливреях…»

Камердинеры в синих ливреяхЗолотой подняли паланкин,Кружевные накидки на шеяхУ лазурных Нептуна детин.Парики их напудрены пышно,Церемонны они, как девицы,Говорят, так чуть-чуть только слышно,А проворны как хищные птицы.Паланкин, как червонная рыбка,Как остро заостренный палаш,Рассекает жемчужную шибкоМальвазию лазоревых чаш.Дремлет тихая Isola Bella;Алебастры и лапис-лазули,Феерично слиясь в ее тело,В час творенья как будто заснули.Из эмали алмазные веслаЯ сложил умиленно на борт,Все земные я презрел ремеслаИ надежнейший бросил я портЗа мечтателя титул неверный.И сорвала мне жизнь венок,И смеялися скалы и серны,Не смеялся один лишь челнок,Не смеялась и ты, моя Пери,Над убогим своим женихом,И раскрылися многие двериПред закованным в латы стихом.

4. «Солнце раскаленное…»

Солнце раскаленноеВ озеро бездонноеЗакатилось.Долгожданное,Век незнанноеСбылось.Риз червонныхИ червленыхОрнаменты,Прошвы, лентыУ воскрылийСнежных лилийАльп склоненных,Просветленных,Блещут заревом великим,Как в Палермо мозаики.Синим, синим кашемиромБожии покрыты нефы,И повсюду барельефы,Всюду вставлены метопы,Где могучие циклопыС кем-то бьются озлобленно.Чисто, ясно, упоенноОтражает глаз зеркальныйБешеное аллилуйяСолнечного поцелуя.Небо сверху, небо снизу,Лишь по дальнему карнизуГор виднеется едваДымчатая синева.Небо в сердце, небо в пальцах,Всюду алые шелка.Вышивай скорей на пяльцахДушу райского цветка!

5. «На колени склоненный, в колени…»

На колени склоненный, в колениОпустился я к тихой голубке,И наитья предельного генийПосетил нас в убогой скорлупке.И в потоке червонном ДанаиОслепительней не было блеска,И видение Дантова РаяБыло скромною лишь арабескойПеред тем, что в очах у невестыЯ в мгновение это прочел,И испуганно Тайны с насестаРазлетелись, как облачко пчел.И сжимая горячие ручки,И целуя блаженно уста,Я вился, как атласные тучкиУ вершинного где-то креста,Я вился, изливаясь в любуюИз безбрежности звездных аорт,И я душу имел голубуюИ ликующий солнца аккорд.

Тополи

Высокие тополи, рыцари важныеВ заката золоченных латах,На страже в червонных палатахСтепенно качаются с песнею шпажною.

Им истины плевелы чужды бумажные,Истории сложной шахматы,Моральной Голгофы стигматы, —Их шелест и шепот – идеи закряжные.

Сомкнитесь, обстаньте! Я первенец Божий,Стихии больной менестрель,Я миг, на безбрежность творенья похожий.

Хрупка, паутинна свирель,И дует и плюет сатир толсторожийВ души голубой акварель.

Вороны

Исполинской крылатой гребенкой,Как тяжелые, острые бороны,Бороздят сине-черные вороныНад убогой родимой сторонкой.

Бледно-сини, как глазки ребенка,Колеи, что в лазури проторены,Но вороньи кар-кар чуть повторены,Как заноет опять под печенкой.

Эти черные в небе горланы,Это жизни обыденной жуть,Это красные в мелях баканы.

Чуть услышишь, под мышкою ртутьЗакипит, и раскроются раны,И на солнце тогда не уснуть.

Человек

К беспредельности неба и к звездному чуду,К многошумности моря, к ажурности трав,Даже крайние розы в пути оборвав,Я восторженным век свой недолгий пребуду.

К человека ж телесному, страшному блуду,К аромату жестоких идейных отрав,К всеизведавших грешных очей изумрудуЯ останусь до смерти жесток и неправ.

Человек – омерзительная амальгамаИз угасшей в гниющей трясине кометыИ низверженных ангелов злобного гама,

Человек – марафонский посланец без меты.И души не сложилась бы дивная гамма,Если б в мир не явились зачем-то поэты.

Око

Вчера в громадном терпеливом глазеИзмученной, худой, цыганской клячи,Жевавшей мокрую солому в тазеУ низкого плетня убогой дачи,

Я отражался, как в хрустальной вазе,Миниатюрный, созданный иначе,С горами, лесом, тучами в экстазе,Как иерогли́ф таинственной задачи.

Сегодня на плетне висела шкураКровавая, на глаза ж поволоке,Меж мускулов раздутых, сине-бурых,

Рои жужжали оводов стооких,И, такова уж у меня натура,С недоуменьем думал я о роке.

В треугольной раме

Направо шест засохший ясенёвый,Налево тень бросающий стожок,Внизу бурьян с щетиною ежовой,Вдали сухой за сливами лужок.

А в треугольной раме бирюзовыйАтласный фон и белый сапожокНедвижной тучки, и деталью новойЗачем-то узкий месяца рожок.

Какой он бледный в жаркие полудни!Как дважды в чае выжатый лимон.Куда его мечтательности чудной

Девался звезды затмевавший сон?Такой и ты в нередкостные будни,Скучающий на солнце Эндимион!

Camposanto