«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу - Иэн Бэнкс

— Нет, в прямом: губы и язык немеют, но и ты тоже прав.

Они сидели у Энди в кабинете, разгороженном книжными шкафами, картотеками и экранами мониторов. Энди щедрой рукой плеснул в стаканы виски «Спрингбэнк». Лия ушла спать.

Олбан помнил, что на стене, в узком простенке между двух книжных шкафов, висела маленькая фотография Ирэн; она оказалась на месте. Встав перед ней, он потягивал виски.

— Часто ее вспоминаешь? — спросил Энди.

Он устроился на углу письменного стола. Фотография была ему не видна, но он знал, куда смотрит Олбан.

— Если честно, то нет, — ответил Олбан. — Раз-другой в неделю. — Он перевел взгляд на Энди. Отцовское лицо приняло какое-то непонятное выражение. Олбан невольно нахмурился. — Наверное, другие сказали бы, что это часто.

— Другие, — мягко согласился Энди, — возможно.

Олбан глубоко вздохнул:

— Мы с тобой на самом деле никогда об этом не говорили, правда?

— О твоей матери?

— Угу.

— А по-моему, говорили. — Энди пожал плечами. — Правда, давно, когда ты был маленьким. Совсем ребенком. Мы частенько о ней беседовали. Ты хотел знать о ней все. Будет тебе, сынок, ты ведь многое помнишь.

Об этих беседах у Олбана остались лишь смутные воспоминания. Если вдуматься, это были самые расплывчатые воспоминания той поры — как будто он все годы старался их похоронить.

— Может быть, — смутился он. — Но это было давно.

— Не все можно выразить словами, Олбан, — сказал ему Энди. — Иногда начинаешь ворошить прошлое — и делаешь только хуже и себе, и другому.

Он не сразу нашелся с ответом, а потому промолчал, потягивая виски и глядя на старую фотографию в рамке. Ирэн, залитая солнцем, сидела на низком каменном парапете, видимо, где-то в горах; позади нее простиралось голубое море с бледневшими вдалеке островами. Короткое синее платье, собранные на затылке светло-русые волосы. Нога на ногу, в руках стакан, смотрит чуть в сторону от объектива, губы приоткрыты — не то улыбается, не то смеется. Счастливая.

— Перед отъездом из Глазго у меня был разговор с Берил.

— Вот как?

И он рассказал Энди то, что узнал от двоюродной бабки.

Отец выслушал, встал с письменного стола, выпил полстакана виски, помолчал, потом обошел стол кругом и опустился в кожаное кресло. Поставил стакан на стол. Посмотрел на Олбана, который подвинул себе стул.

Похоже, Энди собирался что-то сказать, но вовремя одумался и только спросил:

— У нее ведь не опухоль мозга, нет? У бабушки Берил, я имею в виду. Возраст уже почтенный. Она, часом, не того?..

— Нет, — отрезал Олбан. — Наоборот, она, я бы сказал, заметно поумнела.

Энди задумчиво кивнул.

— Ну, это точно не про меня, — сказал он. — То есть «он его не хотел» — это не про меня. — Он уставился на столешницу и провел ногтем по краю кожаной вставки. — Я все сделал, чтобы она его сохранила — чтобы сохранила тебя, сын. — Его улыбка получилась слабой и вымученной.

— А что… она… хотела сделать аборт?

Энди с трудом сглотнул слюну, потом опять поднял стакан и вздохнул.

— Ты точно хочешь знать всю подноготную, Олбан? — Он покачал головой. — Хоть и давно это было, а вспоминать больно. Зачем бередить старые раны? Пусть сами затянутся.

— Нет, я хочу знать, папа.

— Ну ладно, — сдался Энди, отхлебнув виски. Он нахмурился, глядя на почти опустевший стакан. — Твоя мать… сдается мне… да что уж там, я доподлинно знаю: она хотела сделать аборт. — Его ладонь гладила кожаную столешницу. — Не нужно было тебе этого знать. — Он избегал смотреть на Олбана, предпочитая рассматривать свои руки, лежащие на столе. — Прошу тебя, Олбан, скажи мне, что ты не в обиде. Мы с Лией все силы положили на то, чтобы ты чувствовал себя желанным, любимым. — Он откашлялся.

— Ну, я всегда жил с таким ощущением, поэтому…

— Поэтому мы и не спешили заводить второго ребенка…

— Я ценю это, папа.

— Черт, — вырвалось у Энди.

Он сжал переносицу, потер глаза. Пару раз всхлипнул.

А Олбан был странно спокоен и совершенно не расположен к слезам.

— Честное слово, пап. Я тебя не виню, что ты столько времени молчал про аборт. Молчал — и правильно делал. Все нормально. Сам посуди: у меня вечно были конфликты с родней, но с тобой и Лией — никогда. Спасибо за все, что вы для меня сделали.

— Она стала тебе хорошей матерью, Олбан, — сказал Энди, глядя в сторону, на невидимую фотографию Ирэн. — Она стала тебе настоящей матерью, во всем тебя поддерживала, всегда была рядом.

— Я знаю, — ответил Олбан. — Знаю. Лия — просто чудо. От нее я видел только добро, терпение и ласку, а это намного больше, чем некоторые дети получают от родной матери. — Он улыбнулся и развел руками. — У меня все в порядке. Серьезно. Жизнь удалась. Я сделал прекрасную карьеру в нашей фирме, потом наелся бизнесом и выбрал для себя другую прекрасную работу — в лесу, сейчас обдумываю следующий шаг, но я счастлив.

— А этот синдром белых пальцев…

— Пустяки. Все равно вой бензопилы мне уже осточертел.

— Слушай, извини, конечно, но, может, тебе деньги нужны или?..

— Пап, я же продал акции. Оставил сто штук, чтобы сохранить право голоса. В любом случае они не ушли из семьи. Их купил наш имущественный фонд. Я ведь не спустил свои деньги на лошадей, девочек и наркотики.

— Ладно. Но вот твои пальцы…

— Ерунда. Вот если бы я вовремя не расстался с бензопилой, стало бы хуже. Главное — вовремя остановиться. Мое здоровье никак не пострадало.

— Надо бы показаться специалисту.

— Пап, пожалуйста. — Олбан выдержал паузу. — Не переживай. Все нормально. Честное слово.

Энди кивнул и осушил свой стакан:

— Повторим?

— Да, надо бы дозаправиться.

Энди подошел к тележке с напитками, стоявшей около двери, и налил виски.

— Как ты думаешь, если бы я не был на подходе, вы бы с Ирэн все равно поженились? — спросил Олбан.

Энди молчал: он старательно вгонял пробку в горлышко бутылки.

— Может, и нет, — ответил он и передал Олбану наполненный стакан, а сам опять уселся в свое большое кресло, смакуя виски. — Я-то — конечно. То есть если и были какие-то сомнения, то не с моей стороны. — Он поднял глаза на Олбана. — Я влюбился в нее с первого взгляда, прямо на лекции. В Лондонской школе экономики. Ну, ты меня понимаешь: увидел, потерял голову, решил познакомиться, втемяшил себе, что мы созданы друг для друга. Все в один миг. Целый год ее осаждал, бегал за ней, не скрою.

— А она встречалась с кем-нибудь другим?

— Нет, думаю, она была слишком занята учебой и компанией подружек. Ну и родня много времени требовала, понятное дело.

Энди опять принялся разглядывать виски.

— Кто-нибудь вечно оказывался проездом в Лондоне, останавливались все у Берта и Уин. А между тем у Джеймса была квартира в Блумсбери. Они с Блейком хипповали, прожигали жизнь, связались с какой-то компашкой художников, которые устраивали хеппенинги, и юных аристократов, исключенных из Оксбриджа34 стыдно сказать за что. Грэм и Кеннард тоже втерлись в эту компанию. — Он икнул. — Бархатные пиджаки, наркотики — вся эта братия могла претендовать на титул «Раздолбай года». Она-то никогда в этом не участвовала. Ладно. В итоге именно я… — Энди покосился на Олбана и хохотнул. — Когда мы с ней… ну, когда мы с ней наконец оказались в постели, Ирэн была еще девственницей. — Он сделал извиняющийся жест. — Останови меня, если станет противно слушать; я знаю, дети обычно предпочитают думать, что у их родителей секса не было.

— Это я как-нибудь переживу.

— Но, — Энди тяжело вздохнул и скользнул мутным взглядом в сторону фотографии, — я и тогда не строил иллюзий, и впоследствии не обманывался: она любила совсем не так сильно, как я. Я любил ее всем сердцем. А она… — Он замолчал, пожал плечами и потупился. — Ну, я ей нравился. Ей со мной было не скучно. — Энди застенчиво усмехнулся, искоса поглядывая на Олбана. — Я знал, как ее рассмешить, нам вместе было хорошо, все считали нас постоянной парочкой и так далее, но она даже не притворялась, что любит меня по-настоящему. Если и любила, то… как… друга… — Он опять повел плечами. — Как верного друга. — Еще глоток виски. — И на том спасибо. — Энди прочистил горло. — Так или иначе, тебе, надеюсь, ясно: ты был желанным ребенком. Я о тебе мечтал. И о ней. А она… ох уж… — Последовал долгий, пьяноватый вздох. — Она приняла меня. И тебя. А себя принять не смогла, не смогла примириться с существованием в этом мире. — Изрядно захмелев, он передернул плечами.

— Прости, что завел этот разговор, пап.

— А… — Энди махнул рукой.

— Какие отношения были у нее с отцом?

— С Бертом? — переспросил Энди. — О, они были очень близки. Для своих родителей она значила больше, чем первенцы, Линда и Лиззи. Те всегда держались особняком — они же близняшки, соображаешь? В детстве у них даже был свой тарабарский язык. Вообще их нянька растила, а Ирэн была ближе к Берту и Уин.