«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу - Иэн Бэнкс

Он понимает, что нужно запастись терпением — может, у них речь пойдет о Софи, — но отчаянно трусит. Если его обнаружат, это финиш. А если выползти прямо сейчас — ну, может, покосятся, но упрекнуть-то его не смогут, потому как они только что здесь расселись. Если же помедлить, тогда станет ясно, что он специально подслушивал. К тому же рано или поздно родители его хватятся и пойдут искать, еще чего доброго начнут звать. Вот это будет полный абзац.

Он опасался, что после истории с Софи его будут держать за выродка или прокаженного, но пока все шло нормально. Если считать нормальными эти семейные сборища. Ему недавно приснилось, будто он входит примерно в такой же зал — и все умолкают, в ужасе глазея на отморозка, который имел наглость появиться среди родных после того, как обесчестил свою несовершеннолетнюю кузину. А он опускает глаза и понимает: все пялятся на него потому, что он абсолютно голый. На этом месте он проснулся.

По большому счету, все родственники, кроме Джеймса и Клары, держались как ни в чем не бывало. Возможно, ту историю просто замалчивали, как правительство замалчивает неудобные факты. Положа руку на сердце, он считал, что так проще для всех, в том числе и для него.

Не надо было надуваться лимонадом — пузырь уже лопается.

Задницей он случайно задевает спинку стула, от которого отделен занавеской.

— Ой, кто это там? — вскидывается бабушка Уин. — Там кто-то есть! — доносится до него ее крик.

Он выходит из-за шторы.

— Привет, ба, — говорит он, заливаясь краской.

— Олбан! — радостно восклицает бабушка Уин, протягивая ему руку.

На ней костюм лилового цвета и широкополая шляпа в тон. Собравшаяся вокруг нее стайка родственников приветственно кивает.

— Позвольте узнать, юноша, чем вы там занимались? — спрашивает бабушка Уин, поймав его за руку. — Смыться хотите? А? Планируете побег?

— Нет, я просто…

— Как жизнь, молодой человек? Прекрасно выглядишь. Элегантный костюм. Говорят, ты засел за учебу? Наслышана о твоих академических успехах.

— Все хорошо, — отвечает он, не зная точно, что сказать и стоит ли вообще отрывать рот.

— Рада слышать, Олбан, — говорит бабушка Уин и похлопывает его по руке, которую не отпускает. — Гляжу я на тебя — ты разобьешь не одно сердце, прежде чем остепенишься. Ведь так, Лорен?

— Точно, — поддакивает тетя Лорен, закуривая сигарету.

— О Лорен, умоляю, — тянет бабушка Уин со скорбной улыбкой.

— Прости, — отвечает тетя Лорен. — Забыла. — Она тушит сигарету в маленькой круглой пепельнице, которую носит в ридикюле.

— Олбан, голубчик мой, — говорит бабушка Уин, — надеюсь, ты потанцуешь сегодня со своей старенькой бабушкой? Это ведь тебя не затруднит, а?

Потанцевать? С ней? Она что, рехнулась?

— Конечно, ба, — говорит он вслух.

— Фабиол куда-то запропастился. Будь другом, принеси мне бокал шампанского.

— Конечно, ба.

— Ты такой милый! Пожалуйста, зови меня Уин.

— Хорошо, Уин.

— Ты просто ангел.

Хотя у женщин туфли на высоких каблуках, он оказывается выше большинства своих родственниц, с которыми приходится танцевать после ужина.

Бабушка Уин твердо намерена танцевать. Она переоделась — теперь на ней легкое красное платье. От нее пахнет лилиями. Ее глаза упираются ему в подбородок.

— Нет, серьезно, как твои дела, Олбан? — спрашивает она.

— Серьезно, Уин?

— Ты меня понимаешь.

— Дела, — начинает он, — хорошо.

— Преодолел свою маленькую слабость?

До него не сразу доходит, к чему она клонит. Маленькую слабость? Он чувствует, что наступил старой карге на ногу. От смущения прикусил язык. Начни он говорить вслух о Софи, а тем более с бабкой Уин, из глаз, того и гляди, хлынут слезы.

— Олбан, солнышко, — шепчет ему Уин во время танца, — ты пойми: ради семьи я в лепешку расшибусь. Для себя, даже для Берта, палец о палец не ударю. Все для семьи. Такова цель моей жизни. В наши дни это, наверное, звучит старомодно, но так уж я устроена. Ты, верно, сердишься на меня за то, что случилось в Лидкомбе, но — так и быть, скажу тебе напрямик — все было сделано для твоего же блага. Можешь ты это понять? Ты ведь уже взрослый, правда?

Они смотрят друг другу в глаза. Она выглядит маленькой и хрупкой, но ему кажется, что он ведет в танце охотничий нож, укутанный в кружева. Его затрясло.

— Тебе, наверное, претят такие слова, — продолжает она, глядя через его плечо. — Но не переживай. Я тебя понимаю, сама терпеть не могла, когда мне говорили подобные вещи. Кому приятно такое слушать? А еще хуже, когда это правда, когда и в самом деле все было для твоего же собственного блага. Иногда просто нет выбора: надо довериться старшим, и все тут. — Танец продолжается, он молит Бога, чтобы оркестр наконец заткнулся. — Стало быть, жизнь прекрасна, да, Олбан?

Что за бред? Какая может быть жизнь без Софи, если даже нельзя дознаться, где она сейчас?

— У меня все будет хорошо, Уин, — отвечает он.

— Так, значит, преодолел? — спрашивает она совсем тихо.

— У меня все будет отлично, поверь мне, — говорит он.

А сам думает: у меня все будет отлично, когда я найду Софи, а уж когда мы с ней будем вместе и уже навсегда — вот тогда жизнь будет прекрасна. Больше ему нечего сказать: он не собирается отрекаться от Софи, отрицать свою любовь или просто откровенно лгать.

— Вот и славно, — произносит Уин. — Пожалуйста, поверь мне, я искренне надеюсь, что у тебя сейчас все хорошо, а потом будет еще лучше. — Она останавливается, убирает правую руку с его плеча и высвобождает левую из его ладони. — Проводи-ка меня на место. Сделай одолжение.

Он находит в себе силы поблагодарить ее за танец.

Потом он танцует с невестой, Тессой. Ей девятнадцать, старше его всего на три года. Если честно, эта стройненькая, фигуристая блондинка его зацепила. Во время танца у него в паху даже появляется предательский бугор, но он делает над собой усилие, так что она ничего не замечает. Ей положено танцевать со всеми, она сияет от счастья и радуется жизни.

Из вежливости нужно потанцевать и с Лией: она навеселе и все время хихикает. Он злится.

Среди гостей есть несколько очень симпатичных девушек, включая одну совершенно изумительную подружку невесты, родственницу Тессы, которых он бы не прочь прижать в танце. Позже будет дискотека с нормальной музыкой вместо этого дурацкого оркестра, вот тогда можно будет переключиться на девушек. Он выпил два бокала вина — один с ведома Энди, другой с ведома Лии, но его не забирает. Появилась, так сказать, некоторая легкость, но ничего более. Он подумывает, не подойти ли к стойке бара за очередным стаканом.

Когда он отдыхает за столиком — новые туфли немного жмут, так что лучше поберечь ноги для ночной дискотеки, — к нему подсаживается тетя Лорен — интересуется, как он поживает и как проводит время. Она примерно ровесница Энди, пухленькая, еще привлекательная женщина с пышными волосами, любительница экстравагантно-полосатых колготок. В этот вечер она одета более традиционно: в нечто воздушное, персикового цвета.

— Дорогой, — вкрадчиво говорит она, слегка дотронувшись до его локтя. — Я тут прослышала о тебе и нашей Софи. — Она боязливо улыбается.

Прослышала? От кого же?

— Да? — говорит он.

— Тебе, наверное, очень тяжело, Олбан. По молодости такое всегда тяжело.

— Можно спросить, как ты узнала, тетя Лорен?

— Не беспокойся. — Тетя Лорен подмигнула. — Дальше меня это не пойдет. — Она склоняется ближе к нему. — И далеко не все знают, что я в курсе дела. — От нее пахнет табаком и духами. — Но от тебя я не скрываю.

— Понятно.

— А у вас это как было — по-настоящему?

— Да, — отвечает он. Ему не отделаться от чувства, что она сейчас влепит ему пощечину или разразится хохотом, но она сохраняет вполне серьезный вид, и он тоже продолжает вполне серьезно. — Это было по-настоящему.

— Как романтично, да? Правда?

— Ну, в общем… — Он смущенно потупился. — Это было… это было прекрасно, тетя Лорен.

Он поднимает на нее глаза, чувствуя себя совершенно беззащитным, уже приготовившись мужественно и стойко перенести любые насмешки или советы не быть дураком и выбросить из головы такое ребячество, глупое увлечение.

Вместо этого она затаила дыхание, прикрыв рукой намазанные персиковой помадой губы.

— Бедный, бедный мальчик. — Она качает головой, глаза поблескивают, и он опасается, как бы она не разрыдалась. — Ты любил ее, — стонет она, кивая сама себе.

— Да, конечно, — говорит он спокойно и сдержанно.

Она робко улыбается и начинает лохматить ему волосы. Он умудряется не дрогнуть.

— Ах! Ты ведь так молод! Бедный мой! Наши юные Ромео и Джульетта! Совсем еще дети, но дети в наши дни быстро взрослеют.

— По-моему, она сейчас в Испании, — говорит он, не придумав ничего лучше.