«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу - Иэн Бэнкс

— Ах! Ты ведь так молод! Бедный мой! Наши юные Ромео и Джульетта! Совсем еще дети, но дети в наши дни быстро взрослеют.

— По-моему, она сейчас в Испании, — говорит он, не придумав ничего лучше.

Тетя Лорен убирает руку из копны его волос. Наконец-то.

— Верно-верно, — произносит она. — Знаю. В Мадриде.

Знает? Не врет?

— А тебе известно, где именно? Я бы хотел ей написать, но Джеймс и Клара не передадут… — продолжает он.

— Послушай, Олбан, с меня взяли обещание тебе не говорить, уж ты прости. Но она жива-здорова, это точно.

— Я всего лишь хочу ей написать, тетя Лорен.

— Понимаю, дорогой, понимаю. Но адрес дать не могу. Да я его не знаю. Только так, приблизительно. Знаю, куда ее определили, но точного адреса у меня нет. (Он отметил для себя это «определили».) Она впадает в задумчивость. — Наверное, узнать-то несложно. Было бы желание. Я так считаю. — Она покусывает ноготь левого мизинца.

— А ты можешь узнать? — спрашивает он. Вдруг повезет?!

— Ну, — неуверенно тянет она.

— У меня к тебе просьба: не могла бы ты пересылать ей мои письма? — торопливо спрашивает он, поворачивается к ней и наклоняется поближе, чтобы не повышать голос. Вроде рядом никого нет, никто не подслушивает. Почти все танцуют. Громкая музыка заглушает разговоры, утаивая их от посторонних ушей. — Больше мне ничего не нужно — только переписываться. Поможешь? Ну пожалуйста, тетя Лорен.

С глубоким вздохом тетя Лорен расправляет плечи.

— Только ради тебя, Олбан, — соглашается она и кивает. — Раз ты так просишь. Ладно уж.

— О тетя…

— Нет, погоди. Дай мне слово, что не станешь подбивать ее на поступки, которых не одобрят родители. Склонять к побегу или еще что. Тут я вам не помощница. Так что поклянись.

— Мне бы только снова ее увидеть, поговорить.

— Возможно, у тебя что-нибудь и получится, но сперва поклянись.

— Даю слово, что не буду склонять ее к побегу.

— Ну тогда ладно.

— Спасибо, тетя Лорен. Это для меня очень важно.

— Вот и хорошо. Наш-то адрес у тебя есть?

— Конечно есть.

У него были адреса почти всех членов семейства: Энди и Лия неукоснительно рассылали благодарственные письма.

— Ну, что ж, тогда присылай мне свои весточки. Правда, не могу обещать, что она ответит. Понимаешь?

— Понимаю, тетя Лорен. Спасибо. Большое тебе спасибо.

— Ах ты, бедный мой. — Она стиснула в ладонях его лицо, еще раз обдав запахом табака и духов. — С тебя еще один танец, согласен?

— Конечно, тетя. — Широко улыбаясь, он встал и предложил ей руку.

На две порции: вскипятить чайник (примерно литровый). Затем в миске или другой посудине среднего размера разболтать два пакетика пюре быстрого приготовления. Лично я всегда беру «Суперпюре»: высыпаешь хлопья в миску и заливаешь кипятком, но, в принципе, годится любое порошковое пюре (только другие сорта нужно, наоборот, в воду засыпать, так что не лоханитесь, прочитайте сперва, чего там на пакете сказано). Добавить чуток масла или маргарина (если есть), по желанию примерно треть воды можно заменить молоком. Соль-перец — по вкусу: сыпануть прямо в порошок, прежде чем заливать водой, чтоб два раза не размешивать. Опять-таки для вкуса можно при размешивании добавить вустерский соус38 или кетчуп — пальчики оближешь.

На следующем этапе (если я, конечно, в цивильной кухне, а не на природе) добавляю банку фасоли — либо холодную, либо малек разогретую. Короче, добавляем фасоль. Самую обычную жестянку. Слегка перемешиваем. Дальше: берем стандартную банку рагу из баранины, разминаем — и туда же. Тут есть своя мулька: в банке сверху слой жира — некоторые плюхают прямо так, но я рекомендую жир снимать. Баранину разминаем вилкой как можно тщательнее, плотных комков не оставляем (по ходу удаляем жилы, хрящики и любые другие вкрапления, которые не разжевать, — кому охота потом в зубах ковыряться). Добавляем чатни,39 маринованный огурчик и еще какие-нибудь специи, с учетом личных пристрастий. Для украшения посыпаем тертым сыром (можно просто сверху побросать кусочки, если у кого фулюганы сперли терку, как, например, у меня). Ставим это дело в микру (естественно, в цивильной кухне — походных-то микроволновок покамест не изобрели!!!). Пара минут — и готово.

Сервируем. Все, что потребуется, — столовая или десертная ложка каждому едоку.

Да, чуть не забыл: название этого деликатеса — «рыгу». Так его наш Олбан окрестил, а если кому не нравится, его не колышет.

Приятного аппетита!

В конце концов он вывез этот груз на середину озера, предварительно замотав в коричневую упаковочную бумагу и перевязав старой грубой ворсистой бечевкой. Внутрь положил крупный булыжник и уже намеревался утопить в самом глубоком месте, но потом передумал. Развернул сверток, вытащил булыжник, бросил его за борт в темно-коричневую, почти черную воду и несколько мгновений наблюдал, как зыбкое бледное пятно исчезало в холодной глубине.

По берегам продолговатого озера возвышались зазеленевшие с приходом новой весны горы. Восточные пики освещались тонущим в озере солнцем, а западные склоны были уже темны. Кучка высоких облаков медленно плыла по небу, окрашиваясь в розовый цвет заката. Умеренные порывы западного ветра приносили с собой терпкий, соленый запах океана. Лодка колыхалась примерно на середине озера, невидимая с пристани и из верхнего ряда окон дома в Гарбадейле, незаметная ни с дороги, ни из окрестных деревень.

Избавившись от булыжника, он опять перевязал сверток и, держа его на вытянутой руке, облил горючим из канистры — так, чтобы смесь масла и бензина не попала на борт или на дно. Накренившаяся лодка запрыгала по волнам. Капли горючего упали в воду и почти мгновенно растеклись по поверхности, расцвечивая радугой дрожащую с подветренной стороны лодки рябь.

Немного масляно-бензиновой смеси попало на пальцы. Он вымыл в ледяной озерной воде сначала одну руку, потом другую, удерживая пропитанный пахучей жидкостью сверток за петлю бечевки. Только после этого он бросил пакет за борт, примерно в метре от лодки. Достал коробок с незадуваемыми спичками. Зажег одну, бросил. Ее подхватил и отнес ветер, она зашипела в воде поодаль от затонувшего на четверть свертка. Он попробовал еще раз, сделав поправку на ветер. Спичка ударилась о сверток и отлетела; он решил, что опять не вышло, и уже было приготовился чиркнуть еще одну, но увидел, как над пакетом вырос язычок пламени, сперва лениво-голубой, потом пожелтевший.

Пламя окрепло и разгорелось, быстро побежав по свертку. Ветер подгонял лодку к этому огненному рукотворному островку, пришлось оттолкнуть его веслом. Язычок пламени перекинулся на лопасть; он сунул весло в воду. Потом завел подвесной мотор, пару раз дернув шнур стартера, чтобы оживить маленький двухтактный двигатель. Он сел на банку, дал задний ход и отплыл на несколько метров, после чего переключился на холостые обороты и стал смотреть, как в воде горит огонь.

Горело хорошо; бумага и бечевка почернели, потом и вовсе исчезли, а пропитанное бензином пальто, оказавшись на свободе, раскрылось, как темный, пылающий цветок. Старый прорезиненный плащ горел еще лучше; занявшаяся от горящего бензина пропитка поддерживала пламя до тех пор, пока вся зеленовато-коричневая поверхность не вспыхнула ярко и неистово, отражаясь в мелкой ряби и горячо дыша ему в лицо.

Он подождал, пока не догорело, проводил глазами редкие серые лоскуты, на которых кое-где еще плясали крошечные язычки пламени, потом нажал на газ, развернул лодку и промчался прямо по клочкам пальто, которое надела его мать в день самоубийства. Ему было не понять, по какой странной прихоти или изощренной злонамеренности они сняли с ее поднятого из глубин тела это пальто и оставили висеть в гардеробной — ненужное, ничье, вечное привидение в получеловеческом обличье; смотреть на это было выше его сил. Он увидел его в прошлом году, когда приехал сюда с родителями, и не поверил своим глазам. В нынешнем году он приехал один — и опять подумал, что ему мерещится.

Он кинулся к Нилу Макбрайду, но управляющий и слушать не стал — дело-то семейное. Пришлось обратиться к бабушке Уин, но та настояла, чтобы пальто осталось на вешалке, и дала понять, что так заведено еще Бертом, ее покойным мужем. Это было его любимое пальто, потом его по очереди носили мальчики, и оно будет висеть здесь всегда в память о Берте, равно как и в память об Ирэн.

Это было уму непостижимо. И тогда, и теперь. Он заехал в Гарбадейл во время мотопробега по Северошотландскому нагорью, забрал пальто, обернул его вокруг найденного на берегу камня, взял лодку и в сгущавшихся сумерках, скрытый от посторонних глаз, сжег этот проклятый саван. Его мать. Его решение. Кто сам испытал скорбь, тот, возможно, содрогнется, но что сделано, то сделано.