Книга обманов - Марта Кетро

— Доброе утро… дорогая, — она явно не помнила Ольгиного имени, — ко мне, ко мне. — И замолчала.

— Обращаюсь! — подбодрила её Ольга.

— Ну как только начнутся занятия, я раздам всем пароли доступа к локальной сети. В интернет от нас выйти невозможно.

— То есть как?!

— Ну, горы, вы знаете, экранируют, то да сё…

— Но как же я переписывалась с Рудиной?

— Ну, как-то так… У администрации свои возможности и свои мощности, нам, простым ученицам, не доступные.

— А как же мне проверить почту?

— Ну, я даже не знаю…

«Господи, да что ж она всё нукает?! Тоже мне, писатель, два слова без паразитов связать не может».

— Ну, — «тьфу, зараза какая прилипчивая», — и к кому же мне всё-таки обратиться по этому поводу?!

— А вы заявление напишите. Рудиной, ага. Иногда помогает… Да вы не переживайте… эээ, дорогая. У нас отличная локалка. Книги, фильмы… Порнуха есть, да. Если что. — Она, похоже, издевалась.

«Надо же, змея какая». Ольга пошла к двери, но на пороге остановилась:

— У вас на лбу скотч.

— А… да. Это от морщин. Ну, чтобы лишний раз не хмуриться, — и она вдруг нежно улыбнулась, на мгновение став похожей на свои фотографии.

«Офигеть. Психушка, чистая психушка».

Как оказалось, мобильной связи тоже не было, телефон не видел сети, и это уже становилось не смешно. Ольга почувствовала себя в ловушке. Завезли, заперли, отрезали все каналы! Она забегала по комнате. «Нет, так мы не договаривались! Собираю вещи и уезжаю, вот».

Ольга открыла шкаф, намереваясь достать одежду, которую только вчера разложила по полочкам, но тут раздался стук.

— Обед давно начался, я подумала, вдруг вы забыли дорогу в столовую? — Елена, как всегда, излучала заботу и умиротворение. На этот раз на ней была длинная юбка и белая кофточка, но Жакоб по-прежнему сидел на плече и таращился.

…Через полчаса они уже были в «трапезной» и ждали торжественного выноса супницы. Ольга толком не поняла, как это вышло, но Елена сумела успокоить её несколькими словами, через десять минут уже самой стало стыдно за приступ паники. Телефоны есть на каждом этаже, интернет — в городе, по выходным можно ездить в компьютерный клуб.

— Оля-Оля, у нас всё-таки учебное заведение, хоть и чрезвычайно свободное, но с определёнными правилами. Мы не хотим, чтобы девочки болтались в сети целыми ночами, а потом спали на занятиях. Вы были на семинарах в Переделкино? Там ведь тоже отсутствовал интернет?

— Кажется да… Но там хотя бы работал мобильник.

— Оля, здесь горы. Если погулять по окрестностям с телефоном, где-то можно поймать связь, а нам не повезло.

Отодвинув креманку с остатками сливочного мусса, Елена сказала:

— Девушки, а ведь мы не отметили приезд Ольги. Мне кажется, за неё стоит выпить.

«Юношеская команда» — Катя, Саша, Агафья и Ольга — послушно поднялась и перешла следом за ней в уютную гостиную с диванчиками и книжными полками. Ольга обратила внимание, что здесь можно курить, — не так уж много на базе она заметила таких мест, но тут стояли пепельницы необычные, будто купленные на блошином рынке. Одна — кажется серебряная, в виде раковины-жемчужницы, другая тяжёленькая, из тёмного металла, украшенная двумя фигурками: пса, рвущегося с поводка, и нахальной крысы, которая явно понимала, что собаке до неё не добраться. Агафья немедленно придвинула к себе самую вместительную, хрустальную, а Сашка выбрала фарфоровую, неуловимо похожую на надгробие, — на краешке примостился печальный ангел с книгой.

Ольга наугад вытянула томик с ближайшей полки — ничего особенного, толстенькая Джейн Остин, аж 67-го года издания. Серьёзная литература, видимо, хранилась в библиотеке, а здесь держали дамское чтиво на каждый день. Рядом, как и ожидалось, нашлась не менее древняя Шарлотта Бронте, на светло-серой обложке решительная Джен Эйр в красном капоре бежала навстречу ветру.

Елена принесла винные бокалы зеленоватого стекла и три тёмные бутылки — обыкновенный «Чёрный полковник» массандровского производства. Для приличия выпила с ними глоток и ушла, сославшись на дела.

— Итак, девочки, кто-нибудь скажет мне в конце концов правду — что здесь происходит?

Повисла пауза. Саша сделала вид, что внимательно рассматривает белоглазую герму Сапфо, стоящую в нише между стеллажами, копию той, что хранится в Капитолийском музее.

— От нас ты вряд ли её услышишь, — наконец ответила Агафья, — информацию нам накрошили примерно одинаковую, то, что удалось пронаблюдать и додумать, — несерьёзно. Давай обсудим, перельём из пустого в порожнее, если тебя это успокоит. Вот Катька здесь дольше всех, пусть она начинает.

Катя рассказала, что попала на базу в конце весны, после того, как редакцию журнала, где она работала, распустили «в связи с кризисом». Просто собрали в один прекрасный момент и сообщили, что рекламы нет, финансирований нет, проект закрыт, вот часть задолженностей по зарплате, а остальное им обязательно выплатят. Потом. Когда-нибудь. Катя так и не разобралась, существовали объективные причины для закрытия проекта или хозяева, воспользовавшись мутной экономической ситуацией, решили «затянуть потуже пояса» — на шеях у своих сотрудников. В самом деле, кругом нарушали договоры, задерживали деньги, а на все претензии пожимали плечами — кризис, что же вы хотите. И пострадавшие кивали с поразительным смирением: «Да, да, мы понимаем, так сейчас везде», — будто моральные нормы тоже отменили в связи с падением цен на нефть.

К тому моменту Катя только-только начала новую книгу. С середины апреля все напряжённо готовились к майским: одни строили планы на долгие выходные, другие худели после пасхальных куличей, третьи развивали общественную активность — пройдя с крестным ходом, уже предвкушали парад и демонстрации. Эти последние были особенно заметны среди вялых авитаминозников, пригревшихся на весеннем солнце: они суетились, собирали единомышленников, утюжили разноцветные знамёна и чинили транспаранты, порванные во время прошлогодних актов публичного волеизъявления. В остальное время грызлись по поводу важнейших вопросов современности, например, надевать народу георгиевские ленточки или нет. У Кати не было никакого особого мнения по этому вопросу, хотя ко Дню Победы относилась серьёзно. Она думала, что весь долгий грохочущий парад стоило бы заменить одним-единственным актом — шествием оставшихся ветеранов по Красной площади. Они, конечно, не будут так величественны, шумны и быстры, как танки и самолёты, но хотя бы раз в год люди должны их увидеть.

Не обузой, как обычно, не поводом для казённого милосердия, не мелкой политической картой и не пунктом официального списка аутсайдеров («инвалиды, пенсионеры, ветераны, сироты и прочие социально незащищённые категории населения») — пусть их увидят победителями. А деньги, сэкономленные на пафосе, пустить на лекарства, сиделок и прочее, прочее, прочее. Вот такие у Кати были прекраснодушные взгляды, которыми она благоразумно ни с кем не делилась: в пору весенних обострений и за высказывание о полосатой ленточке поколотить могут, а уж за парад-то…. Несколько раз оказывалась на Тверской в девять вечера, когда репетировали проезд БТРов или других каких-то военных штук, чьи названия она не знала. Коренные обитатели улицы ругались, захлопывали окна с вибрирующими стёклами, но праздная публика была совершенно счастлива. Фотографировали, кричали «ура», квалифицированно обсуждали проходящую технику, а один очкастый юноша, помнится, при виде зелёного гусеничного чудовища сорвал кепочку, приложил руку к пустой голове и замер по стойке «смирно», подрагивая кадыком. Вот отними у такого конфетку…

Катя не случайно об этом размышляла — существовала старая семейная история, не дававшая покоя. Дедушка Антон, с которым она провела первые семь лет, до самой школы, воевал, но на Параде Победы в сорок пятом не был. И потом ни разу не попадал 9 мая на Красную площадь — жил за Уралом, не ближний свет. Редко, но заговаривал об этом, с Катей — всего-то однажды, она была слишком маленькой для таких вещей, да и война для него оставалась темой страшной и непраздничной, не любил он её вспоминать. Но Катя знала из взрослых бесед, что разочарование сидело в нём занозой. И в детстве ей страшно хотелось подарить любимому деду парад. Лет в пять, помнится, подговорила соседских малышей, и они прошли перед стариками, сидящими на лавочке, вполне убедительным строем: с танками и машинками на верёвочках, один нёс над головой самолёт, другой тащил за собой жёлтую уточку на колёсиках, а Катя при этом пыталась выбить из жестяного барабана «Прощание славянки». Неизвестно, понял ли дедушка её порыв, потому что уже на третьем круге их разогнали за грохот и беспокойство.

И в этом году Катя вдруг подумала, что стала достаточно взрослой, чтобы попытаться ещё раз. Нет, не продефилировать перед дедом — по кладбищу, но написать повесть, где судьба его сложится чуть иначе, и он пройдёт, печатая шаг, по Красной площади и бросит знамя со свастикой к подножию мавзолея. Иначе стоило ли заканчивать Литинститут, если не можешь хотя бы в тексте подарить любимым то, что они заслужили.