То было давно… - Константин Алексеевич Коровин

– Выноси, милый…

Вижу, ноги мои в воде.

– Стой! – кричу я.

– Ну, ну, и-и-и…

Вода по колени. Лошадь сильно тянет. Видна только ее спина, потом стало мельче.

– Слава Те… – говорит старик.

– Утки, утки! – кричат сзади.

Низко над нами пронеслись утки, шумя крыльями. Чувствую, у меня в сапогах вода. Выехали из реки, слезли на бережку и стали разуваться. Лесничий снял сапог и выливает воду. Обертывая портянками, надевает опять – не лезет.

– Затопим тепленку.

Собираем хворост.

– Давай можжухи, а то сырость одна.

Костер горит, дымит можжуха. Греем портянки, чулки.

– Тепло… – говорит Герасим, – нече сапоги надевать.

– Надо водкой натереть ноги, – советую я лесничему.

– Чего натирать… – смеется Герасим, – надо в нутро пустить, а бутылки три опосля, тогда помогает…

– Ну тогда не доедем до завтра… – сказал Дедушка.

– А ты что ж, промокли ноги? – спрашивают его.

– Не-е… Я-то ноги поднимал.

Костер трещит. Так хорошо у реки. Кругом лес. Темными кучами стоят зеленые ели среди серых, опавших ольх. Около нас частые кусты. Среди синих ветвей на кустике висят ягоды, как сережки – розовые, черные: волчья ягода.

– Ишь, гляди, уж плывет…

Большой уж, подняв голову, плыл у берега. Извиваясь, пополз по песку бережка. Я подошел. Уж свернулся и зашипел, гордо подняв голову. Синие глаза его горели.

– Смотри, Лисеич, не трожь его, грех… Они тоже знают… это не змея.

– Что знают, Дедушка?

– То знают.

– А что?

– А то, ежели он около дому живет, всё хорошо, и пожара не будет… Ушел – ну, знай – быть беде. – Вот что.

– А вот у нас нет у дома…

– Как нет? Под домом живут четыре, здоровые… Там, где печь. Не кажут, барана боятся – сожрет. Я им молоко ставлю – молоко любят.

– А вот ты мне не сказал.

– Не надоть… и ты не говори, не надоть. Горохов убил ужа, ну вот – в тот год и помер… Это верно… Вот ёж змею загрыз, а ужа ничуть не трогает.

– Пора ехать, – говорю я.

Лесничий с Дедушкой. Герасим, беря вожжи, обернулся ко мне:

– Лисеич, здесь волки… следы я глядел у реки, на песку… Их четверо, свежий след… Возьмем собаку, а то они тут близко.

Мокрый Польтрон сидел в тарантасе, в ногах, и нюхал воздух, скуля. Я держал его за ошейник.

– Польтрон не поддастся, – сказал я.

– Летом да, а осенью волки смелы.

Темный лес стоит впереди нас стеной. Когда въехали в него, стало свежей. Дорога грязная, в лужах, и тарантас стучит, прыгая по оголенным корням деревьев. Проехали маленький мостик, сбоку межевая яма. Около – столб. На нем, на белом фоне, черный орел.

– Казенник… – сказал Герасим. – Тут ток по весне глухариный. Туда-то, ниже, болото большое.

Навстречу едет телега, сидят четверо татар в тюбетейках, лежат в возу большие кули с товарами. Парнишка-возчик хлестал пару лошадей. Поравнявшись с нами, татары поклонились, поднеся пальцы ко лбу.

– Крепко веру держат, – сказал Герасим. – Вина не пьют. Правильный народ… Честный, не плут. Заметь, Лисеич, есть с тобой нипочем не станет.

– Да неужели?

– Да. У меня стоял один целый месяц. Нипочем не ест. И вот станет на колени, подымет руки и час молитву держит. Как глухой… ни на кого не глядит.

– Скоро приедем, – кричит лесничий.

Мы взяли вправо, по мелкой поросли в колдобинах пиленого леса. Спускаясь с горки, увидали огромный сосновый бор. Внизу стоял дом лесничего. Двор огорожен большим деревянным забором, а перед домом – речка и мост. Спускаемся к мосту.

– Смотри, – говорит Герасим, – вон, в окно, видишь, становой сидит.

У дома нас встретили жена и сестра лесничего, видимо, были рады нам.

– Здравствуйте… а мы-то думали, что запоздался. Вот радость.

Женщины надели чистые платья, хлопотали и бегали впопыхах, ставя на стол угощенье.

У лесничего чисто в доме. Кухня отдельно, спальня тоже. На окнах занавески, икона в углу, стулья, ломберный стол и лавки. На полу циновки и большие, с цветами, часы.

Собака моя сразу подружилась с овчаркой лесничего. Лошадей поставили на двор. Дедушка был рад, что остался с нами.

В соседней комнате у окна, в пальто и в фуражке, сидело чучело станового – маска с красной рожей, с оскаленными зубами. Когда Польтрон увидал – шарахнулся в сторону и, подняв голову, залаял. Потом тихонько подошел, понюхал и, отскочив, опять залаял. Уж очень физиономия невыносимая.

Обед – утки с груздями… Да что говорить! Особенно хороши маленькие опята, маринованные, белые грибы тоже, тетерев с брусничным вареньем, уха из налимов, молоки, гонобобелевый квас. Да, забыл: раки еще, лещ в сметане, маковые лепешки, чай с коньяком, с черникой.

А Герасим готовится на гусей, норовит на вечер к озеру пойти: на перелет. А я устраиваю удочки на налимов, иду ловить с моста живцов на хлеб. Попадаю сразу. Рыба не пугана. Ловлю и кладу их в ведро с водой. Вижу дно реки – песок, и вижу, как идет стая язей: один большой поднялся и схватил хлеб. Попался… рвется на удочке, блестя золотой чешуей. Я вытянул, снял его и пустил; он плеснул в воде, пропал. Из-под моста тихо, как тень, вышла щука – точно оловянная игрушка, – недвижно стояла в воде и пропала мгновенно.

Я вернулся в дом. Опять чай, пирожки с капустой и яйцом, варенье. Красавица-сестра лесничего говорит:

– Теперь я стрелять стала лучше. Коршуна влет застрелила пулей. Было жалко… Только он кур ворует. Ну ничего… поди не грех… Коршун…

К вечеру, забрав снасти, мы с лесничим пошли у большого леса. Огромные ели выпустили корни по берегу во мху, а снизу шел лужок, переходя в болото. Там, где кусты и заросли, подходит река. На фоне вечерней зари резко выделяются ветви темных елей.

Выбрав место на реке, где глубина, мы поставили донные с живцами и жерлицы на щук. Поставили, подошли к лесу и легли на мху, у большой ели.

Тихо… Осенняя зорька розовела. Солнце уходило. Темный лес не колыхнет…

И видим мы, как краем леса идут двое, одетые по-городски. У одного шляпа и в руках зонтик, а другой в картузе, тоже с зонтиком.

– Кто бы это, – тихо сказал лесничий.

– Пойди погляди, уехал ли становой, – слышим мы голос молодого. – Вот черт…

– Да чего он тебе? – слышен голос старшего.

– Ну его… Морда. Сам я видел: Мария Ивановна чашки убирала, а он глядит, зубы скалит. Он холостой тоже, к ней лезет. Отчего, скажи, второй день у лесничего гостит?

– Так мало ли что. А ты