То было давно… - Константин Алексеевич Коровин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я ружье спрятал в хворост неподалеку от сосны, на другой день переоделся в кацавейку, надел картуз, шею завязал шарфом. Взял корзинку, вроде как за грибами. Пошел к сосне. Ястреб увидел меня и улетел.
Через неделю я пошел пешком на станцию. Думаю: пройду округою, заверну к сосне, посмотрю. Очень меня ястреб задел за живое. Иду, вижу: сидит на сосне, не летит. Подошел к самой сосне, а он сверху и смотрит на меня. Я свистнул – хоть бы что. Поднял шишку с земли, бросил. Ястреб никакого внимания на меня. Я хлопнул в ладоши – ничего, не улетал. Ходил кругом сосны, искал камня. Камня нет. Ушел на станцию. Там получил письмо, послал телеграмму и вернулся домой – жалуюсь Дедушке:
– Ястреб, что кур-то наших таскает, вот что со мной делает. Как бы застрелить его?
– Эк, да, – смеясь, сказал Дедушка, – он те знает. Ежели бабой переоденешься, ну тады еще можно думать, что застрелишь, а то он хитер. Вор – потому, но и зорко видит.
Верно, думаю. У тетушки Афросиньи попросил одежу, платья; она всё принесла мне в узле. Переодеваюсь, надеваю башмаки, юбку, кофту, платки навязываю, другим платком завернул бороду, усы, оделся, посмотрел в зеркало – похож на бабу, похож. Взял корзину, а ружье в юбку запрятал и пошел. Ястреб увидал и улетел.
Когда я шел домой, деревню обошел: бабой одет, неловко – узнают.
Жалуюсь охотнику Герасиму, приятелю своему, тот смеется. Говорит:
– Хитер он, видит, что ты, понимает. Погоди, – говорит, – я его хлопну.
Через неделю пришел Герасим.
– Чудно́, – говорит. – Ну и ястребина! Не подпускает нипочем, не подойдешь. Я с ночи сидел, утра дожидался. «Прилетит, – думаю, – сядет на сосну». Картечью зарядил ружье. Вижу – летит. Не сел, высоко пролетел. На-ко вот что. Я залез в хворост, забился, сижу. Почему он? Видит, что ли? Только летал высоко, а не сел. Этакая птица хитрая.
Лето, погода хорошая. Приехали ко мне из Москвы приятели – гости. Обед устроил на террасе, которая выходила в большой сад. За обедом гости, разговоры, смех. Вдруг рядом, у самой террасы, мелькнули с шумом перед нами большие серые крылья, прямо сверху, и огромная птица схватила курицу, быстро поднялась и улетела. Все удивились, выскочили из-за стола в сад, ястреб уж был далеко, и видно было, как в когтях у него висела добыча.
– Ну и ястреб, – удивлялись мои гости, – прямо около нас схватил.
Разбойник-ястреб живет недалеко, а ничего с ним не поделаешь.
К вечеру ко мне пришел какой-то парень с большим мешком за спиной. В мешке что-то ворочалось. И говорит мне парень:
– Лесничий прислал вот. Велел отдать вам птицу, что в мешке. Большенная птица, глаза – как у машины. Сердитая, а смирная, ничего.
И он, развернув мешок, вытащил огромного филина. Филин, мигая большими круглыми глазами, смотрел на нас, поворачивая голову. Чудовищно огромный филин.
– Надо его посадить повыше, а то бы собаки не загрызли, – сказал парень.
– На беседку его, – говорили друзья. – Вот там, в елках.
Филина посадили на крышу беседки.
– Нет ли мелку? – сказал парень.
Достали мел, и парень от лап филина провел мелом черту по крыше до краю беседки.
– Теперь не улетит, – сказал парень, смеясь, – на веревке жил у лесничего. Вот будет думать, что и тут за ногу привязали. Дурак потому. Нипочем не улетит.
Филину дали мяса. Он распустил огромные крылья, почуяв мясо, и как-то особенно защелкал и зашипел. Мясо глотал большими кусками. Но тут же я увидал, как над ним с беспокойством летали птицы: сороки, вороны, голуби, и через десять минут, неизвестно откуда, взялся ястреб. Птицы кричали и кружились над ним в выси. А филин поворачивал голову, даже как-то совсем назад, и щелкал. Высоко над филином я увидел и злодея своего, белокрылого ястреба. Кучи птиц летали над ним.
Наступила ночь. В полночь филин таинственно крикнул «Фу-фу! Фу-фу-фу-фу-у-у» – громко и жутко. Но, странно, петух, который всегда с курами на нашестах кричал ночью «ку-ку-ре-ку», – молчал. Услышав крик филина, мой ручной заяц заволновался ужасно, забился за диван и не вылезал.
Утром я хотел пойти кормить филина, пришел на кухню, а Дедушка говорит мне:
– Эва-та, наш-то, леший, улетел. Ночью. Знать, птицы его одолели больно, чего всё время над ним кружат. Хотят его одолеть. Да где ж им этакого. Улетел.
Я пошел в беседку и вижу внизу, в траве, большие распростертые серые крылья разорванной птицы. Это был белый коршун. Я с удивлением смотрел на него. Ночью был, видно, бой между коршуном и филином, и филин одолел.
Поздней осенью, ночью, меня будит мой приятель, Василий Сергеевич Кузнецов, говорит:
– Слушайте, слушайте, что делается! – и смотрит вверх на потолок.
На крыше дома раздался громко и жутко крик филина.
– Это филин, – говорю я ему с удивлением.
– Ну, знаете, берите-ка скорее ружье. Хороши птички тут у вас живут. Лешим орет. Я-то думал – что такое? Понять нельзя. Каждый раз, как ни приедешь, что-нибудь особенное.
– Пойдем посмотрим, – говорю я.
Одевшись, мы тихо вышли. Темная ночь. На крыше дома таинственно горели глаза филина.
Он защелкал, поднялся с крыши, и могучие его крылья прошумели над нами.
Сидел пастух на лужке у лесочка. Седые пряди волос падали на загорелое лицо старика. Около него лежал рожок, – свирель, длинная дудка, обмотанная лыком.
– Твоей работы свирель? – спросил я старика.
– А как же, в ей самая хитрость. Туго вот, в свистульке, в горлышке. Вишь вот, завернута – берегу ее, а то…
– Хорошо играешь ты, старина. Слушаю я поутру. Красиво. Сам ты выучился?
– Эка, сам. Поди тут. Сам. Рожок-то сработать – издавна идет. Да нестара принята игра, еще от отцов и дедов перенимали. Давно друг дружке передают, пастухи-то. Давно это в рожок играли. И-их, давно. Скотина рожок любит, то-то. И звери любят, и птица.
– А вот когда ты играешь, что же, небось, тоже слушают?
– Верно, вот журавли любят. Это да. Видал, пляшут, и вот чудно́. Птицы тоже любят. Да заметь еще – волчица любит. Видал не раз – слушает. Волчата любят, высунутся из-под хвороста и слушают.
– Ну что же, поймали их, поди? – спросил я. – Волчат-то?
– Не-е, пошто, это свои.
– Как – свои? Да что ты, дедушка, –
