Сыны Перуна - Сергей Жоголь

– Воин? От хозяйки пришел, говоришь? Ну, входи, входи, – в голосе старухи слышалось удивление.

Низко пригнув голову, Радмир прошел в помещение.

Внутри этого убогого жилища сохранялась такая же атмосфера запущенности и нищеты. Нависающий над головой, покрытый сажей потолок с узкой дымницей 38заставил высокого дружинника сгорбиться. Запах гари и сырости резко ударил в нос. Всюду на стенах и под потолком висели какие-то амулеты, обереги из костей животных, клочков кожи и перьев птиц. На полках стояли вырезанные из дерева и кости фигурки зверей и каких-то неизвестных Радмиру божков.

– Проходи сюда, садись, – старуха указала рукой на невысокую лавку, стоящую в углу. – Говори, зачем тебя моя госпожа прислала. Чем я могу помочь, от меня ведь теперь толку мало, сама еле хожу.

– Укрыться бы мне на время, вот с чем я пожаловал. Боярыня сказала, что здесь безопасно.

– Укрыться – это можно, ко мне сюда никто не захаживает, не больно людям жилье мое нравится, – старуха разразилась скрипучим смехом. – Располагайся, хозяйке моей мне угодить завсегда приятно.

– Мне бы коня напоить да корму ему какого задать, а то не успел я.

– Воду во дворе в колодце найдешь, а овса для вас у меня нет, твой-то конь, поди, сена не ест, а у меня только сено, я ведь коз держу.

– Ничего, и сено сгодиться, нам теперь выбирать не приходится, – и Радмир вышел во двор.

– Коня потом в сарай заведи, а то забор у меня невелик, по коню тебя признать могут, – крикнула в ответ хозяйка дома.

Напоив и накормив Щелкуна, Радмир спрятал своего четвероногого друга в сарае и только после этого снова вошел в избу.

– Да, гость у меня – явление редкое, – сидящая возле горящей лучины старуха с грустью посмотрела на свои сморщенные руки. – Спрашивать, что за беда у тебя, не стану, захочешь – сам расскажешь.

Голос хозяйки оторвал парня от грустных мыслей.

– Ты, наверное, думаешь, что беда твоя самая страшная, и сердце свое терзаешь. Вижу я это по глазам твоим. Печаль в них страшная, – старая женщина разразилась тяжелым хриплым кашлем. – Только я тебе скажу так. Молод ты и силен, конь у тебя боевой, одежа, доспех воинский, меч, кровь в теле играет, а значит, пока жив, нужно бороться и не предаваться горю, а то сгинешь и сам себя сгубишь.

Радмир внимательно слушал слова старухи. Она продолжала.

– Я ведь тоже молодой когда-то была и из себя была недурна, от парней отбою не было. Не веришь? – в запале вскрикнула старуха, заметив улыбку юноши. – А, ладно, – женщина махнула рукой. – Я не обижаюсь. Только если хочешь, расскажу тебе историю свою, меня это развлечет, да и у тебя мыслей тяжелых поубавится.

6

– Мы, народ суоми 39, на севере живем. Охотимся на зверя, рыбу добываем. Деревня, откуда я родом, маленькая совсем была, всего несколько семей, все охотники да пастухи. А пасем мы не коров да коз, как здешний люд, олень – наше главное животное. Он и молоко, и мясо нам дает, а из тех шкур оленьих мы жилища свои строим, леса-то мало на севере, таких домов мои соплеменники не строят, – старуха указала рукой на стену избенки, служившей ей домом.

Юноша внимательно слушал рассказ старой хозяйки, которой было в радость поделиться хоть с кем-то своими воспоминаниями.

– Жили мы, горя не знали. В реках рыба не переводилась, оленям корма хватало, правда, зимы у нас лютые, не такие как здесь. Но мы народ к холодам привычный, да и скотина наша рогатая тоже морозов не боится. Мужчины наши охотники были, воевали с соседями редко, всего нам хватало, а раз хватало, то и убивать друг друга незачем. Жениха мне родители нашли, свадьбу играть хотели. Только беда к нам пришла, напали на деревню викинги датские. Приплыла лодка огромная под парусом с звериной мордой на носу, по бокам весла огромные, щиты круглые. А с лодки люди повыскакивали, все в железе, с оружием, мечами да копьями, в шапках железных. Сейчас-то я на всяких ратников нагляделась, ты ведь тоже из них, из воинов сам-то будешь, а тогда нам все в диковину были. Страху нагнали, – старуха хлебнула из ковша колодезной водицы и продолжила свой рассказ. – Народ-то наш весь к центру деревни согнали. Тех, кто противиться посмел, мечами посекли, остальных в колодки заковали. Потом пир устроили, мужиков наших пытали железом до смерти, где у кого какие запасы припрятаны, да только какие у нас запасы да богатства, все на виду. В общем, пытали мужиков так просто, забавы ради, а нас, девок да баб молодых, сильничали долго и жестоко. Я ведь тогда еще девицей была, а меня шесть человек по очереди всю ночь пользовали, – старуха поежилась от жутких воспоминаний. – Звери они, нелюди. А старший их ярл с бородищей косматой Торбёрном Сноррсоном звался, так он вот всех пленных железом калёным метить приказал. Вот она, метка его звериная, – и старуха, откинув со лба свисавшие на него седые волосы, показала юному дружиннику давным-давно выжженное клеймо в виде направленной вверх стрелы. – Руна эта первую букву имени его медвежьего означает 40. Все мы потом трелями – рабами его стали. С тех пор ношу я клеймо и позор на своем челе. В трюмы нас погрузили и в земли его привезли. Нелегко жилось трелям у данов, работали с утра до ночи, туши китов, моржей и других зверей и рыб разных морских разделывали, потрошили, а из их шкур канаты плели, кровь из пальцев текла, ногти чернели и отваливались, а кормили рабов остатками мяса того вонючего. Страшная жизнь у невольников скандинавских.

В маленькое, прорубленное в стене оконце падал мягкий свет взошедшей на небо луны. Радмир за все это время не проронил ни слова. Где-то на улице залаяла собака.

– Всем трелям Торбьёрна нелегко жилось, а мне тогда тяжело вдвойне было. После набега того, когда нас в полон взяли, в чреве моем плод жил. Когда живот уж совсем большим стал, я сознание терять начала. Только после этого работу мне более легкую давать стали, помои убирать приходилось. Дитя мое на свет мертвое родилось, а я сама чуть кровью не изошла, но выжила как-то, боги, наверное, меня любили.

Радмир заметил, что, говоря о погибшем ребенке, старуха заплакала.

– Только день тот для врага моего, ярла Торбьёрна, роковым стал. На поселение его такие же викинги, как и он, напали, только те не даны, а свеи были. Такие же разбойники морские. Только для меня спасителями они стали. Главным у них покойный отец хозяйки моей нынешней был, ее да братца её Свениди, тогда еще не родившегося. Всех мучителей наших они побили, жилища их пожгли, добычу богатую взяли, а нас, рабов, стало быть, в свои владения привезли. Мне тогда повезло. Как в фьорд их приехали, узнал свейский ярл, что, по-видимому, за какие-то дела его недобрые наказали боги его. При родах жена его померла, дочь маленькую лишь ему оставила. Вот тут-то я им всем и пригодилась. Стала я тогда кормилицей при дочке свейского викинга, а как девочка подросла, ярл свободу мне подарил, только я при них осталась. Куда я пойду с такой отметиной на лбу, до сих пор словно мозг огнем жжет. С тех пор как выкормила я Асгерд, при ней всегда была, а она меня всюду с собой возила, вот и сейчас заботится обо мне, хоть мне и жить-то уже не долго, похоже, осталось на свете этом, – старуху

вновь затрясло от глухого сильного кашля. – А отец Асгерд другую жену себе взял из славянок. Она-то ему сына Свенельда и родила. Так что смотри, воин, так ли уж беды твои велики, мои-то, небось, поболе будут. Мне ведь только пять десятков минуло.

Радмир с удивлением посмотрел на хозяйку, которая выглядела никак не моложе семидесяти.

7

Так он провел у старой финки весь следующий день, и только к вечеру в дверь кто-то постучал. Радмир, услышав стук, напрягся и вытащил из ножен меч.

– Не пугайся, она это, хозяйка моя. Стук у нее условный, – и старуха отправилась отпирать дверь.

Вошедшая прошла в душную комнатку и откинула надвинутый на голову капюшон. Молодая женщина поприветствовала свою кормилицу и обняла ее.

– Твой дом совсем пришел в запустение, почему ты не хочешь, чтобы я подыскала тебе новое жилье? Как можно так жить? – Асгерд с ужасом оглядела ветхое жилище старухи.