Орбинавты - Марк Далет

Как-то сам собой разговор сменил тему.

— Да, слушать музыку я люблю.

— Если бы ты научился играть на флейте простые мелодии по нотам, мы могли бы музицировать вместе. Флейта и лютня — замечательное сочетание.

И Алонсо, будучи полностью лишен музыкального слуха, стал брать у нее уроки флейты, потому что ей этого хотелось. В отличие от голоса, флейта прекрасно выдерживала правильную высоту звука, если пальцы зажимали нужные отверстия. Правда, от Алонсо требовалось не сбиваться со счета, но этому он научился быстро.

Хоть Алонсо и шутил, что в его случае флейту правильнее было бы назвать дудочкой, он вскоре убедился в том, насколько права Консуэло в своих рассуждениях о гармонии. Они сыграли вместе несколько весьма незамысловатых песенок, и тот быстро утомляющий ухо монотонный свист, который Алонсо удавалось извлечь из маленького деревянного инструмента, теперь, при поддержке искусных переборов и благозвучных аккордов лютневых струн, стал частью пусть и незамысловатого, но бесспорно музыкального действа.

— Так же и в любви, дорогой мой ненасытный вестгот, — говорила довольная Консуэло, откладывая лютню и забирая флейту из рук ученика. — Любовь — это дуэт.

Дни пролетали с непостижимой скоростью, Алонсо понимал, что его счастливая любовная одиссея приближается к неизбежному концу. Потребность в телесной близости была уже не такой сильной, как раньше. Иногда ему даже хотелось передышки. Но видеть Консуэло, слышать ее певучий голос, спорить с ней, делиться, обсуждать книги — как же мучительно будет лишиться всего этого! Мысль об этом доставляла ему почти телесное страдание. В то же время Алонсо со всей ясностью понимал, что покинет Саламанку, как только станет известно о падении Гранады. А это означало, что каждый новый день пребывания в раю над древним римским мостом был равносилен еще одному дню голодных мук для дорогих ему людей в родном городе.

Консуэло уже знала от Алонсо множество фактов его жизни. Понимая, как он беспокоится за деда, она пыталась его приободрить.

— Если в городе наступает голод, то последними его жертвами становится знать и богатые люди, так как они могли заранее позаботиться о припасах.

— Не думаю, — сомневался Алонсо, — что дед позаботился о припасах. К тому же во время голода нужна еще и охрана.

— Но ты говорил, что твой дед дружен с визирем эмира, — настаивала Консуэло. — Чего стоит дружба, если визирь бросил его в трудные времена?! Скорее всего, он позаботился о твоем деде.

Алонсо и самому приходили в голову такие мысли.

О Консуэло он знал, что она, как и он, была из рода мулади. Ее родной город, Альхама[41], пал, когда ей было пятнадцать лет. Вся семья погибла, сама она была продана в рабство. Так бы и осталась невольницей до конца жизни, если бы ее не полюбил купивший ее хозяин, человек знатный и влиятельный. Он дал ей свободу, позаботился о том, чтобы она получила превосходное образование, купил для нее дом в Саламанке, окружил ее роскошью. Сначала Консуэло не хотела называть его имя, но потом призналась, что речь идет о доне Гутьерре де Карденасе, верховном казначее кастильской королевы и градоначальнике Толедо.

— У него в Толедо большая семья, к тому же он постоянно сопровождает королеву в ее передвижениях по стране. У нас ведь нет постоянной столицы, как, скажем, у французов. А жаль. Мне кажется, Саламанка вполне соответствовала бы этой роли. — Консуэло сделала жест рукой, как бы обводя открывающуюся перед ними величественную панораму города, реки и моста.

Они часто совершали в эти дни длинные пешие прогулки. Иногда разговаривали, иногда подолгу молчали.

— И все же дон Гутьерре иногда находит время выбраться и навестить меня. После некоторых уговоров с моей стороны он даже согласился участвовать в литературном кружке. Остальные догадываются о его особой роли в моей жизни, но ни о чем не спрашивают.

— Как он относится к тому, что ты близка с другими мужчинами? — спросил Алонсо.

— Он предоставляет мне полную свободу. Разумеется, когда сам находится далеко. Но в те дни, когда он здесь, я ни с кем больше не вижусь. Думаю, он заслужил такое внимание от меня.

— Мне все равно это непонятно! — Алонсо придержал ее локоть. — Взять, к примеру, меня. Умом я тоже понимаю, что ты свободная женщина, не связанная ни браком, ни принятыми в обществе представлениями. И мне очень нравится в тебе эта свобода! Но как только я представлю себе, что ты занимаешься с другим мужчиной тем же, чем ты занимаешься со мной, что ты точно так же ласкаешь его и изучаешь его потайные места, — голос Алонсо становился все громче, и Консуэло смотрела на него так, будто впервые видит, — у меня все внутри сжимается! Такое чувство, словно кто-то вставляет внутрь меня кол! Эта картина настолько невыносима, что я немедленно пытаюсь перевести внимание на что-нибудь другое! И это я — человек, который познакомился с тобой совсем недавно. А как же дон Гутьерре, вырвавший тебя из неволи и обеспечивший эту твою безбедную жизнь и свободу?! У него больше, чем у меня, оснований ожидать от тебя полной преданности. Как же он может быть равнодушен к тому, что ты бываешь близкой с другими?

— Алонсо! — огорченно воскликнула Консуэло. — При всей своей хваленой наблюдательности и знании людей я даже не подозревала, что ты способен на ревность!

— Я и сам этого не подозревал. Я становлюсь ревнивцем, когда думаю, что потеряю тебя.

— Это потому, что ты думаешь, что обладаешь мной. — Она была очень расстроена. — Ведь если не обладаешь, то и о потере не думаешь. Что же до дона Гутьерре, то здесь все объясняется очень просто. Он настолько старше меня, что годится мне в деды. По сути, он и относится ко мне как к внучке.

Чуть-чуть поколебавшись, Консуэло внесла уточнение в сказанное:

— Ну, почти как к внучке. О других мужчинах мы с ним просто не разговариваем. Конечно, он все понимает, но не задает лишних вопросов, а я, со своей стороны, не испытываю его на терпимость. Быть может, в глубине души ему неприятно, что я не жду его месяцами, как верная жена ждет возвращения моряка из плавания. Дон Гутьерре прекрасно осознает, что я не могу позволить себе зависеть только от него одного. Хотя бы потому, что его внимание и щедрость не могут быть отданы одной лишь мне, ведь у него большая семья. К тому же никто не знает, сколько он еще проживет. Он стар и постоянно находится в центре придворных интриг, что отнюдь не безопасно для жизни и здоровья. Я не могу отказаться от внимания других богатых покровителей.

Консуэло снова вернулась к теме ревности:

— Алонсо, если ты будешь страдать из-за того, что я не принадлежу тебе, мы не сможем стать друзьями. Подумай о том, что мы оба при этом теряем. Ведь нас объединяет не только страсть.

Он признавал ее правоту. Для Алонсо Консуэло была не только необыкновенной любовницей, но и крайне интересным, искрометным, образованным, непредсказуемым собеседником.

На лестнице ценностей Консуэло дружба занимала самую верхнюю ступень.

— Что именно означает для тебя это слово? — спросил однажды Алонсо, когда после очередной встречи литературного кружка гости разошлись и они остались наедине.

— Дружба, — стала перечислять Консуэло, — это когда люди радуются друг за друга, помогают друг другу, восхищаются друг другом. Они могут делать друг другу замечания и даже упреки, но только если причиной упреков является желание блага другому. Они никогда не пытаются друг другом обладать. Алонсо, это самое важное! Слово «никогда» означает, что, если такая мысль приходит кому-то из них в голову, он понимает, что отступил от дружбы, что в этот момент он не является другом. И тогда он должен для себя решить, чего он хочет — остаться другом или попытаться изменить характер отношений.

— И ты считаешь, что мы друзья?

— Мы почти друзья. Когда ты избавишься от любых, даже малейших уколов ревности и будешь только радоваться моей свободе, мы станем настоящими друзьями.

— Консуэло, — Алонсо не мог скрыть, что не до конца понимает собеседницу, — почему тебе важно иметь друзей? Ты ведь и без того окружена блистательными поклонниками. Все они восхищаются тобой, все они очень интересные люди…

— А будут ли они восхищаться мной, если я заболею проказой? — перебила Консуэло, глядя ему прямо в глаза. — Останутся ли они для меня интересными, если сами впадут в старческое слабоумие? Если ответ на эти два вопроса положительный, то это уже не просто поклонники, а друзья. Знаешь, Алонсо, ни молодость, ни красота, ни даже острый ум не вечны. Друг не оставит меня, и я не оставлю друга, что бы ни произошло. Несмотря на все мое богатство, я прекрасно помню те дни, когда попала в плен и стала невольницей. На всем свете у меня не было ни единой близкой души. Для меня это и есть то, что люди называют адом.