Чосер и чертог славы - Филиппа Морган
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Эти большие лорды Гиени сами себе закон, — ответил Чосер. — Никто здесь в такое время не станет приветствовать английское вмешательство.
— Тогда и нам не следует им мешать, — сказал Нед, — в конце концов, этот лесной человек ненавидел графа, из-за которого, как вы сказали, он лишился руки. Безрукий, но не безобидный!
Чосер проигнорировал шутку.
— Это случилось во времена отца графа Анри. С чего бы ему мстить сыну спустя многие годы?
— Но ведь, по вашим словам, его схватили с перстнем, принадлежавшим покойному графу, — возразил снова посерьезневший Нед. — Я видел его на руке графа де Гюйака. Красивый камень.
— Они нашли перстень в кармане лесного человека, хотя у того едва нашлось тряпья прикрыть наготу.
— В кармане, в руке — какая разница? Да хоть в носу, но в любом случае это доказывает его вину.
— Боюсь, что в этой ситуации мы сами остались с носом, — подытожил разговор Чосер.
* * *В ту ночь не только трое англичан пытались найти ответы на мучившие всех вопросы. Гастон Флора с Ришаром Фуа также засиделись под вино до позднего часа. Поколебавшись, Фуа предложил Флора в знак уважения лучшее кресло в комнате. А теперь жалел, ерзая толстым задом на жестком стуле, на котором чуть раньше сидел Чосер. В складках кожи на лбу выступал пот, который приходилось вытирать платком.
— Плохо дело, — заключил он уже не в первый раз за вечер.
Флора пропустил реплику мимо ушей. Он поигрывал перстнем с сапфиром, с которым до этого злополучного утра Анри де Гюйак никогда не расставался и носил на среднем пальце.
— Его нашли ваши люди?
— Да, Гийем нашел у Матьё.
— Гийем?
— Тот коротышка с морщинистым детским лицом.
— А, этот.
— Для Матьё достаточно будет виселицы.
— Более чем достаточно. На какой день назначена казнь?
— Я думал, после похорон моего господина, если вы не против. Но мне хотелось бы знать ваше мнение.
— Чем скорее, тем лучше. Чтобы власти из Бордо не успели вмешаться.
— Значит, до похорон?
— Так будет лучше, если, конечно, вы полны решимости довести дело до конца.
— Англичанин недоволен.
— Англичане вечно недовольны. Вы о ком говорите?
— О старшем из них. Джеффри Чосер увязался за нами в лес. Я натолкнулся на него, когда он рыскал по поляне, где погиб мой господин.
— Был убит, вы хотели сказать.
Фуа вздрогнул, но ограничился кивком в знак согласия. Снова вытер пот со лба. Боже праведный, как здесь жарко. Хоть бы погода переменилась. Однако нужно было отвечать:
— Похоже, у Чосера возникли некоторые подозрения.
— Он вправе их иметь.
— Я приложил все силы, дабы убедить его в том, что мы держим ситуацию под контролем. В качестве доказательства я показал ему кольцо, которое вы держите в руках.
— Это его убедило?
— Не думаю.
— Англичане упрямый народ. Скажите им, что носы у них на лице, они станут искать их на затылке, — сказал Гастон Флора, откинувшись на спинку кресла и широко расставив ноги. — Так как вы намерены поступить?
— Как я намерен поступить?
— В настоящий момент вы несете ответственность за все, что здесь происходит.
Была бы возможность, он, Фуа, никому ни за что не уступил бы это удобное кресло. Однако следовало действовать дипломатично:
— Наверное, госпожа Розамунда могла бы что-то подсказать.
Флора демонстративно вяло повел плечами, из чего, видимо, следовало, что этот вопрос не стоит даже того, чтобы ради него поводить плечами.
— Не станем докучать госпоже в ее горе. Но я повторяю: что делать с англичанином?
— Безусловно, его присутствие здесь причиняет беспокойства.
— У вас дар констатировать очевидное, Фуа. Хотите знать мое мнение?
Он невыносим, это Гастон Флора, подумал Фуа. Чтобы скрыть свои чувства, он опустил лицо в кубок. От поспешного глотка красное вино пролилось на подбородок. Любой его ответ сейчас разлетелся бы мелкими брызгами.
— Тогда позвольте мне сказать, — опередил его Флора, подавшись вперед. — Мне известно, что англичане прибыли сюда с недостойной целью склонить моего господина графа де Гюйака к тому, чтобы он объявил себя, наконец, слугой английской короны. В последние месяцы меня самого пытались на это уговорить. Любой скажет о себе то же самое. Но я знаю, кому я верен.
Самому себе, подумал Ришар Фуа.
— И если со временем, — продолжал Флора, — вы поймете, кому вы верны, то все пойдет правильно. Между тем, что касается этого Чосера и его товарищей, было бы лучше убрать их с пути.
— На время?
— Это ваше дело. — Флора взмахнул рукой с зажатым в пальцах сапфировым перстнем. — Однако вы пролили на себя вино.
* * *Но и это был не последний совет, который держался в ту ночь в замке Гюйак и его окрестностях. В то время как Чосер с товарищами обсуждали, виновен или нет лесной человек, когда Ришар Фуа с Гастоном Флора пришли к решению, что Матьё не просто виновен, но без промедления должен быть казнен, актеры в своем сарае тоже обсуждали подробности этого ужасного дня. Они собрались вокруг единственной лампы на полу.
— Я говорю, что нам пора уезжать отсюда, — со свойственной ей решимостью объявила Маргарет Лу. — В наших услугах здесь больше не нуждаются. И мы не станем дожидаться приглашения в замок.
— Не знаю, — сказал Льюис Лу. — О нас могли забыть временно из-за случившейся беды.
— Да очнись, — не унималась жена, — здешние люди не нуждаются в том, чтобы их развлекали, у них и без того хватает забот. Погиб владетель всех этих земель.
— Поговаривают, что его убили, — сказал Мартин, актер с седой бородой.
Алиса Лу дрожащим голосом добавила:
— И еще мы потеряли Бертрама. Две смерти за день и ночь. Мне от этого не по себе.
— Нам всем от этого не по себе, — ответил ей Льюис, — но смерть Бертрама лишь несчастный случай, ужасная, но случайность.
— Как это ни называй, а Бертрама больше нет, — трагическим тоном произнес Саймон, который, пользуясь темнотой, пристроил руку на бедре Алисы. — А был ли то несчастный случай или что-то другое… — Тут он бросил взгляд на Губерта, который скромно разместился за пределами светового круга и прикрыл лицо.
— А что ты думаешь, Том? — обратился Льюис к товарищу, который обычно не был склонен к многословию и чаще поддерживал вожака труппы.
— Я думаю, что нам лучше уехать, — ответил Том.
— Хороший мальчик, — похвалила его Маргарет.
Возможно, Льюису Лу стоило в качестве доводов сослаться на то, что они не впервые становятся свидетелями трагедии, что средства к существованию напрямую зависят от способности быть выше мелких обстоятельств вроде насильственной смерти, чумы и войны. Однако у него хватило ума понять, что спорить с женой в этой ситуации бессмысленно. Имея ее в качестве союзника, можно было убедить кого угодно, но без ее искренней поддержки…
— Я согласен с сыном и утверждаю, что нам лучше вернуться на побережье, в Бордо, — сказал Мартин. — Дома и стены помогают.
— Вы не поинтересовались мнением Губерта, — заметил Саймон.
Льюис Лу повернулся к человеку, сидевшему вне светового круга.
— Как новичок я скажу, что сожалею, что мне так и не пришлось сыграть в пьесе, — отозвался Губерт.
— О, у тебя будет еще немало случаев, — успокоил его Льюис, который мысленно уже перенесся в Бордо и строил планы на будущее. — Нам и впрямь лучше возвратиться в город, который, как ни крути, пока еще английский и подчиняется английскому принцу.
— Между прочим, Губерт, где ты сегодня пропадал? — спросил Саймон, рука которого непроизвольно сжала бедро Алисы. — Мы видели, как ты последовал в лес за охотниками.
— Между прочим? — переспросил Губерт, как будто выгадывая время. — Между прочим, я бродил по лесу там и сям, как и все вы.
* * *В остальных частях замка в эту короткую, но знойную летнюю ночь было тихо. Тело Анри, графа де Гюйака, положили в его спальне. Старуха-кормилица, вынянчившая его сорок с лишним лет назад и прохлопотавшая весь день над телом, чтобы обрядить и украсить его подобающим образом, осталась бдеть возле гроба. Ее голова часто падала на иссохшую грудь, и каждый раз она резко пробуждалась и вскрикивала. В соседней комнате легла Розамунда де Гюйак. Когда она впервые услышала плач старухи, по ее телу пробежали мурашки. Сон не шел до самого утра, когда первые лучи начали заглядывать в затворенное окошко. В соседней комнате спал молодой Анри, спал на удивление крепко и беззаботно. Когда его наутро разбудят звуки ожившего замкового хозяйства, он не сразу вспомнит, что его отца больше нет в живых. А дочери графа проплакали всю ночь напролет, утешая друг дружку.
Несколькими этажами ниже, в одном из помещений, которые использовали под склады провизии, но при необходимости легко превращались в тюремные камеры, на постеленной на каменный пол мешковине беспокойно ерзал человек по имени Матьё. Его мучили не твердость каменного пола и не сырость. На это он даже не обращал внимания. Ему не мешала и крысиная возня, — все-таки живые существа. Он привык к звукам ночного леса. Но всякий раз, когда он просыпался и смотрел вверх, то не мог сразу понять, куда делись звезды и почему воздух стал таким кислым и спертым. В отчаянии он тер лицо оставшейся рукой. Длинные острые ногти оставляли новые раны и не давали зажить старым. Лицо снова покрывалось следами свежей крови.