Чосер и чертог славы - Филиппа Морган

Чосер приподнял книжицу таким образом, чтобы Кэтон смог убедиться: книга все та же.

— «Утешение философией». Ха!

— Не суди опрометчиво, мой друг. Послушай сперва, что говорит автор: «Ты полагаешь, что Фортуна переменчива лишь по отношению к тебе? Ошибаешься. Таков ее нрав, являющийся следствием присущей ей природы. Она еще сохранила по отношению к тебе постоянства больше, чем свойственно ее изменчивому характеру. Она была такой же, когда расточала тебе свои ласки и когда, резвясь, соблазняла тебя приманкой счастья».[45]

— Не сказал бы, что это меня сильно утешило, — возразил Нед.

— Почему бы вам не закончить свой рассказ? — спросил Алан.

— Рассказ? — переспросил Чосер.

— Тот, который вы начали на корабле, «Арверагусе», по дороге в эту проклятую страну.

Чосер закрыл Боэция и спрятал книжицу в карман. Разумеется, он был обязан чем-то отвлечь товарищей от мрачных мыслей. И потом, тюрьма — традиционно самое подходящее место для разных баек. О чем же я тогда рассказывал?..

— О рыцаре и его даме, Арверагусе и Дориген, — подсказал Нед.

— А, ту самую.

— Так что с ними случилось?

Что с ними случилось в самом деле? Надо что-нибудь придумать. Начнем с главного: для чего он опять согласился на роль рассказчика для Одли и Кэтона? Чтобы они хотя бы на время забыли, где находятся. А заодно и самому немного отвлечься.

— Итак, на чем я остановился? Жила-была молодая женщина по имени Дориген. И жила она на берегу Бретани. Жил-был также рыцарь, который завоевал ее сердце и женился на ней. Его звали Арверагус, как и наш корабль. Я уже говорил, с каким трудом он добился ее расположения. Говорил я и той большой любви, какую они испытывали друг к другу, Арверагус и Дориген…

Он сделал паузу. Сочинение сказок показалось ему в чем-то похожим на тканье гобелена. Берешь нитки, которые отложил раньше, и впрядаешь вместе с другими, потом опять какие-то отставляешь, в конечном счете появляется рисунок, форма, картина.

— И когда они венчались, Дориген с Арверагусом, то пообещали друг другу…

Что бы им друг дружке пообещать? Что бы это ни было, оно должно пройти испытание до того, как закончится история. Обещания и клятвы вводятся в истории преднамеренно, чтобы герои могли проверить себя на верность, или, что случается реже, они нарушаются в угоду замыслу. Мысль Чосера перебирала нити сюжета с не меньшей скоростью, чем пальцы ткачей. Но ничего оригинального на ум не шло.

— Дориген… она сказала, что всегда будет ему верной женой, в то время как он пообещал никогда не заставлять ее делать что-либо против ее желания. С этого дня они зажили счастливо и прожили так год или чуть дольше. Потом рыцаря призвали на войну в Англию. Дориген не пыталась его удержать. Он не занял бы место в ее сердце, если бы в его груди не билось благородное рыцарское сердце, в любое время готовое подтвердить свою честь и славу. Конечно, когда Арверагус отправлялся на войну, она сильно закручинилась, но смогла скрыть свои чувства. Время разлуки тянулось долго, с каждым днем умножая ее печаль. Она плохо спала, почти ничего не ела, с друзьями, не могла говорить ни о чем другом, как только об отсутствующем муже да еще о том, как она его любит и как сильно волнуется за него. Во всем остальном она была разумной женщиной, и у друзей хватило терпения в конце концов ее успокоить. Свою роль сыграли и полученные от мужа письма, в которых он уверял ее, что с ним все хорошо, что он ее любит и возвратится сразу, как только сможет.

Все это привело к тому, что если раньше она думала только об отсутствии своего супруга, то теперь сосредоточилась на его возвращении. Как только друзья увидели, что настроение Дориген изменилось в лучшую сторону, они убедили ее заняться своим здоровьем, в частности совершать прогулки. Замок, где жила Дориген, стоял у самого моря. И она пошла на прогулку буквально по краю земли, за которым начинался крутой обрыв. Естественно, она вглядывалась в море и при виде любого корабля воображала, что тот несет домой ее супруга. Однако корабли проплывали мимо, безучастные к душевной боли дамы на краешке земли. Тогда Дориген села на пружинистый дерн у самого обрыва и впервые посмотрела вниз.

И испугалась, да и неудивительно. От такого зрелища душа уходила в пятки. В основании утеса из воды торчали ужасные черные скалы, похожие на выпавшие зубы морского чудища. Дориген сильно удивилась, зачем Богу понадобилось поместить скалы в столь странном месте — у подножия утеса? Какая в них там польза? В этом месте стихия обрушивалась на них со всей своей силой. Даже птицы избегали на них садиться. Скалы представились Дориген препятствием между ней и Арверагусом. И она пожелала, чтобы они сгинули в ад — пожелала с такой силой, с какой этого желают разве что моряки.

Мысленным взором Чосер представил утесы побережья Бретани такими, какими увидел их с борта «Арверагуса» — черными в окаймлении белой бахромы у основания. Он даже почувствовал, как ветерок овевает лицо, и услышал гул моря. В самом деле — откуда этот гул? Он прервал рассказ.

— Вы слышите? Что это за звук?

— Это люди, — сказал Алан, вернувшись к окошку, чтобы было лучше слышно. — Только люди.

— Откуда он доносится?

— Из одного из внешних замковых двориков, может, из деревни.

Звуки кружились словно в водовороте. Знакомый звук, если прислушаться повнимательнее. Радостный гам толпы. Шум переливался через стены вместе с горячим воздухом. Он напомнил Чосеру о городской ярмарке или о толпе, ожидающей театрального представления на рыночной площади. Может быть, Льюис Лу со своими актерами решили-таки играть? В конце концов, со смерти графа де Гюйака прошло время.

Джеффри тут же подумал, что толпа могла собраться еще по одному поводу, и тогда она тоже пребывала бы в этом знакомом смешанном возбужденно-приподнятом настроении. Он со страхом представил худшее и немедленно прогнал эту мысль. Ладно, вернемся к рассказу. Надо же его закончить, хотя, как ему почудилось, в рассказ вошло нечто мрачное и твердое. Леди Дориген… скалы… сгинули в аду… как ей хотелось, чтобы скалы действительно сгинули в ад! В сознании Чосера как вспышка промелькнула история жизни Анри де Гюйака: как в молодые годы он вернулся в Гиень, спеша похоронить отца, как потерпел кораблекрушение и был выброшен на побережье Бретани и как дал обет Богу вести праведную жизнь, если спасется.

— И вот самые возвышенные надежды и худшие опасения Дориген осуществились практически одновременно, — продолжил Чосер повествование. — Однажды утром замеченный ею корабль не проплыл мимо, как все, но повернул и взял курс прямо на то место, где жена благородного рыцаря прогуливалась по высокому берегу. Чтобы разобрать изображение на парусе судна, она ладонью заслонила глаза от света. Да, она надеялась, что это плывет ее Арверагус. Дабы обуздать сердце, которое грозило вырваться из груди от радости, она отвернулась от моря и решила сосчитать до ста. Досчитав до пятидесяти, она не выдержала и снова повернулась к морю, чтобы еще разок взглянуть на корабль. Да, это был корабль ее Арверагуса! Она не могла ошибиться, на парусах золотистый свирепый лев поднялся на задние лапы. Арверагус почти достиг дома. Но пока корабль мужа лавировал между скал, из ниоткуда, из ничего не предвещавшего моря, набежала гигантская волна, подняла корабль на гребне и бросила на черные скалы. На ее глазах корабль раскололся надвое, и бывшие на борту люди попадали в море. Рев прибоя и ветра заглушал крики тонущих. Где-то среди них был и ее муж.

Дориген побелела и упала без чувств прямо на вершине утеса. Ей повезло, что ее вскоре нашли. Несколько недель она была на грани смерти, но в конце концов поправилась и вернулась к привычной жизни. Друзья приходили поприветствовать ее, хотя с некоторых пор утешать ее было сложнее, — если раньше она боялась, что муж мог не вернуться, то теперь знала точно, что его больше нет.

Относясь к ней по-прежнему снисходительно, друзья увезли ее подальше от моря, от этих ужасных скал, где попытались отвлечь внимание молодой женщины от тягостных дум в приятных садах и на берегах мирно текущих речушек. Так в один прекрасный день в начале мая она оказалась на прогулке — с вином, едой и музыкантами — в саду, принадлежавшем кому-то из ее друзей. Весенняя природа играла яркими красками. Друзья Дориген наслаждались пением и танцами, разумеется, невинными, потому что в этой истории все целомудренно, и нет ничего непристойного. Но Дориген не участвовала в общем веселье. Ее душа не лежала ни к пению, ни к танцам. Она все еще ощущала себя несчастной. Среди друзей был некий молодой человек, который тоже считал себя несчастным. Его звали… как назывался третий корабль, шедший с нами в Бордо?

— «Аурелиус», — подсказал Алан Одли.

— Конечно Аурелиус, — вспомнил теперь и сам Чосер. — Так вот, он и станет действующим лицом нашей повести. Аурелиус был сквайром и поэтому отличался красотой, силой и всем остальным, чем следует отличаться благородному человеку. Уже много лет он был влюблен в Дориген, но никогда ей в этом не признавался. Его страсть находила выход иным образом: он пел песни о безответной любви и бросал в ее сторону томные взгляды. Она решительно не обращала внимания на эти знаки, поскольку все ее мысли были беспрерывно заняты воспоминаниями о муже. Теперь, когда его не стало, — даже больше, чем прежде.