Микаэл Налбандян - Карен Арамович Симонян

Познакомившись с первыми же тетрадками «Аревмутка», Налбандян сразу угадал в Степане Воскане духовного брата и заодно нашел еще один ответ на вопрос об исправлении «машины нации».

В «Аревмутке» Степан Воскан, говоря об исконных добродетелях армянской семьи, бил тревогу, ибо низменная армянская действительность грозила осквернить их.

«Не меняйте золото на свинец, армянские семьи! — предупреждал Воскан. — И ради тряпок не теряйте свою скромность… Армянки, научитесь сначала принимать сердце, мысль, благородные чувства женщин Европы, а потом втискивайте свои тела в кринолины или сдавливайте свою армянскую кровь; сравните воспетых Егише прекрасных армянских женщин и этих чужестранных куколок… Не забывайте, что нравы — в руках у женщин, и как они захотят, так и исправят их. Пока дерево маленькое, оно выпрямится, и человек, пока молод, утвердится и окрепнет под надзором матери… В устах женщин сберегается основа и чистота языка. И обычай прежде науки утвердил ту истину, что родной язык мы называем материнским. Устами женщин говорит вкус, без которого нет воспитанности в народе. В сердцах женщин хранится родина, и когда это сердце пусто (как у многих армянских женщин сейчас…), то невозможно, чтобы вырос, расцвел, дал благие плоды и собрал под знамена свободы великие массы народа патриотизм — истинный патриотизм… Мягкими руками женщин творится та непоколебимая самобытность, которая есть знак человека, и то нравственное оружие, которое изничтожает корни плена…»

Читая эти пламенные строки, граф не мог не почувствовать внутреннего удовлетворения от той духовной гармонии, которая ощущалась между ним и его далеким единомышленником. Воистину: необходимое для исправления «машины нации» национальное самосознание прежде всего прививается в семье, и главным образом матерью.

И вставший на борьбу с «привычками и понятиями всего города, всего народа» граф Эммануэль бросил в лицо общества еще одну истину:

«Исправление и спасение нации чистая иллюзия, если прогнила семейная жизнь этой нации… Наша семейная жизнь подобна той жизни, что можно провести лишь в трактирах.

Слова, слышимые в наших семьях, это слова о еде, нарядах, прогулках и прочих развлечениях… Где та семья или, лучше, та мать, которая говорит со своими детьми, как мы? Мы не увидели ее, и причина этого в том, что наши женщины потеряли свое таинство».

Именно мать должна учить родному языку, заботливо выхаживать в детях ростки национальной принадлежности, ибо нет без этой национальной принадлежности чувства ответственности, а без ответственности не может быть истинного патриотизма и гуманизма вообще.

Вот почему «мать детей есть мать рода, а матери рода — матери нации!».

…Прошли те времена, когда мужчины глядели на женщин как на рабынь. Прошли те времена, когда женщина считалась товаром, имуществом или просто предметом обстановки. Прошли и те времена, когда законодатели смотрели на женщин как на машину, производящую солдат.

Но и сейчас, говорил граф, когда в наши честолюбивые времена просвещенный мир утвердил полноценность женщины и ее место в обществе, происходит нечто противное женскому таинству, ее чувствам и материнскому инстинкту. Армянская женщина считает постыдным кормить своего ребенка грудью. Она не согласна из-за ребенка лишаться всевозможных удовольствий… Живущие в больших городах армянки не только сами уже потеряны для своего народа, но и оторвали от корней и духовного наследия предков своих детей. «Мы кончаем свои счеты с ними, — заявлял граф. — Оставляем их плыть в своих кринолинах, натыкаясь то на один, то на другой риф заблуждения… Но мы считаем неверным отворачиваться от всех женщин армянского народа, на которых мы еще надеемся и при виде которых сильнее бьется наше сердце».

Спешил и здесь спешил Налбандян, потому что «мир двигался вперед и вновь расцветали увядшие нации», а армяне пока вовсе не собирались просыпаться от своей приятной дремы.

Поэтому граф то разъяснял:

«Наша нация до сих пор жила в самом жалком состоянии: она ела пепел вместо хлеба, а питье ее смешано было со слезами. Молоты тирании столь безжалостно изломали наш народ, что до сего дня не может он очнуться от своего бесчувственного состояния, познать свой лик, рассмотреть свое прошлое, свое настоящее и подумать о будущем».

То огорчался:

«Наша нация давно забыла желать; да, она имела и имеет эту способность, но только по отношению к серебру и золоту, а похвальной нравственной идеи, идеи общенационального строительства ему и в голову не приходило».

То убеждал:

«Армянские женщины, вы созданы не только для того, чтобы наряжаться, есть, пить и спать!.. А обязаны вы быть матерями и воспитывать в ваших детях свое же армянское, ибо мы живы нашими детьми, как наши предки живы нами».

Увещевал:

«Наша нация разрушена — ее надо восстановить. Она одурманена глубоким сном — ее надо разбудить… Но все труды и старания будут напрасными, если армянское ваше станет не как надеваемый и скидываемый кринолин, а как цвет вашей кожи, который ничто не способно стереть с вас».

И, наконец, восклицал с мольбой:

«О, если б слышен был вам мой голос, если б эти мои смешанные со слезами слова могли спасти хоть несколько жертв!.. Как бы я утешился тогда, а солнце надежды поднялось бы еще на пядь над горизонтом национального спасения!..»

Когда листаешь страницы «Записок», Микаэл Налбандян кажется трагической фигурой, которая все видит, понимает и осознает, но не имеет возможности что-либо предпринять.

Но это лишь на первый взгляд.

Потом, когда закрываешь «Записки» и, полуприкрыв глаза и погрузившись сам в себя, пытаешься увидеть этого не прожившего еще своего третьего десятка человека, который волновался, тревожился и горел от мысли, что его народ, сладко уснувший на вокзальной скамье, может вдруг прозевать поезд прогресса и остаться за бортом истории, — вот тогда-то и возникает второе впечатление о нем. И думаешь: это был исключительный человек, который никогда не строил воздушных замков,