Микаэл Налбандян - Карен Арамович Симонян

который охватывал сразу всю свою действительность, воспринимал и оценивал жизнь во всей ее сложности и глубине и который должен был стать добрым гением, чтобы спасти от исчезновения свой народ, «подобный капельке воды в огромном море».

Это был гений, и было у него лишь два предшественника, которые так же вели свой народ в будущее.

Месроп Маштоц, который дал армянам алфавит и тем самым право иметь настоящее.

Мовсес Хоренаци, который, возвратив армянам их истинную историю, дал им биографию и прошлое.

Третьим был он сам — Микаэл Налбандян, несущий армянам национальное и политическое сознание, без которого немыслимо будущее народа.

Но то, что он — третий, не ведал никто.

И только граф Эммануэль пророчески сказал однажды, что «имена воинов истины и их вождя яркими звездами будут сиять вечные времена перед глазами грядущих поколений армян, на горизонте современной им истории».

НЕРАВНАЯ БОРЬБА

Благо бы мы имели умных противников, но, увы, как армяне, мы покамест лишены этой чести.

Граф Эммануэль

Для тех, кто полюбил свободу, мир этот тесен и суров.

Микаэл Налбандян

Форма записок, которую избрал Налбандян, чтобы ввести полемику и борьбу в удобное ему русло, действительно ускоряла ход событий, предупреждала многие вероятные возражения: еще не будучи высказанными, они уже получали ответ. И естественно, что в этих условиях враги «Юсисапайла» должны были перегруппировать, да и пополнить свои силы.

И к ополчившемуся против «Юсисапайла» еженедельнику «Мегу» присоединились газета Гукаса Палтазаряна «Аршалуйс Араратьян» — «Заря Араратская» и издаваемый за казенный счет «Масьяц ахавни» Габриэла Айвазовского.

Но все они выходили далеко от Москвы, где издавался «Юсисапайл»: в Тифлисе, Смирне и в Феодосии. Поэтому следовало ожидать, что противники поспешат наладить еще одно издание, уже непосредственно в Москве, где действовали Налбандян и Назарян.

Это дело взяли на себя Мсерян и его сын Зармайр. Уже одно название предполагавшегося журнала, не говоря даже о его эпиграфе, взятом из Книги Судей, свидетельствовало не столько о полемичности его, сколько о воинственно непримиримой позиции. «Не счастливее ли Ефрем добирал виноград, нежели Авиезер обирал?» — вот какой эпиграф был у этого журнала. А называться он должен был внушительно и длинно: «Чраках ардзак ев чапацо баниц Хин у Нор матенаграц» — «Добор из произведений прозы и поэзии Древних и Новых писателей».

…После сбора винограда обычно проводится «чраках» — добор. То есть добирают незамеченные и оставшиеся на лозах и превращающиеся уже в изюм кисти. Назвав свой журнал «Чраках», отец и сын Мсеряны собирались доказать, что «Юсисапайл» достаточно далек от того, чтобы представлять наиболее зрелое и лучшее.

«Крестным отцом» этого издания с готовностью стал Габриэл Айвазовский.

Дорвавшись до места епархиального начальника епархии Нахичевана-на-Дону и Бессарабии, Габриэл Айвазовский в своем письме министру внутренних дел сообщил, что по поводу «Чракаха» нет никаких возражений, и одновременно предложил свои услуги в качестве «духовного цензора», в то же время прося разрешения министра, чтобы материалы религиозного характера «вообще и повсюду» печатались в книгах и периодике только с его, Айвазовского, разрешения.

Нетрудно угадать, что «Чраках» должен был стать апологетом политики слепого повиновения самодержавию и проповедником слепого клерикализма. Это действительно нетрудно было угадать тем, которые уже знали монаха-регента, понимали взятую им на себя роль и догадывались, что «Чраках» будет в Москве рупором Габриэла Айвазовского.

Следовательно, не было столь уж большой неожиданностью, что сразу же после своего появления на свет журнал этот с удивительной быстротой наладил дружеские связи с «Северной пчелой» Фаддея Булгарина. «Чраках» переводил и помещал статьи из булгаринского журнала, а тот, не оставаясь в долгу, давал, к примеру, подробное описание торжественной церемонии по освящению новой школы в Феодосии. Публикации такого рода крайне необходимы были, чтобы создать в русской среде благоприятное мнение о Габриэле Айвазовском.

Кроме переводов и перепечатки статей, «Чраках» с готовностью подхватывал и интерпретировал для армянской действительности высказывания «Северной пчелы». Так, например, если «Северная пчела» отрицала роль Белинского в русской литературе и даже больше, заявляла, что Белинский был только злом, то «Чраках», не отставая от «Северной пчелы», таким же злом для армян считал Назаряна и Налбандяна и призывал предать огню и уничтожить их книги и статьи.

Но не только этим ограничивалось «сотрудничество» между двумя изданиями. Удивительное родство душ существовало и между их руководителями. Один из них был Фаддей Булгарин, который посылал «куда следует» доносы политического характера и был опытным провокатором. А Габриэл Айвазовский пока еще только разворачивался на этом поприще, но по всему видно было, что в скором будущем он ни в чем не уступит своему многоопытному коллеге.

Об этих годах Очевидец пишет:

«Это было удивительное время, время, когда всякий захотел думать, читать и учиться и когда каждый, у кого было что-нибудь за душой, хотел высказать это громко. Спавшая до того времени мысль заколыхалась, дрогнула и начала работать… Не о сегодняшнем дне шла тут речь, обдумывались и решались судьбы будущих поколений…

…Нравственное состояние, в котором очутилась Россия… в эти годы… редко в истории народов.

Государь умер. На престол вступил его наследник… Война окончилась… И все могло бы идти опять по-старому, традиционному.

Все чувствовали, что порвался какой-то нерв, что дорога к старому закрыта…»

И словно исчез страх, это могучее оружие в руках самодержавия:

«Когда же все общественные связи основаны на страхе и страх наконец исчезает, тогда ничего не остается, кроме пустого пространства, открытого для всех ветров… Но в пустом пространстве жить нельзя».