Взбаламученное море - Алексей Писемский

– Какие это чихирники? – невольно спросил Бакланов.

– Армяне! – отвечал преспокойно Никтополионов: – дуют себе в полтинник бочку чихиря, да и баста… на грош, каналья, ладит пьян и сыт быть… А это вот – все Эммануилы Захарычи! – заключил он, направляя взор Бакланова на целую комнату, в которой то тут, то там виднелись библейские физиономии. – А каков обедец-то был? а? каков? – воскликнул он вдруг, останавливаясь перед Баклановым, в то время, когда тот садился в бильярдной на диване. – Каков… ась?.. Вот вам и будьте добродетельны, и будьте! – говорил Никтополионов с истинной досадой. – В 35 году он, ракалия, сидел за кормчего в остроге. Я сам ему, своими руками, дал полтинник, когда его вели из острога в уголовную палату, и он взял; а в то время у него, говорят, пятьдесят тысяч в портках было зашито. Вот вам и добродетель… Храните ее на земле!

– За сегодняшний обед ему можно простить многое, – сказал Бакланов, чтобы хоть несколько смягчить подобные отзывы.

– Все уж и прощено ему давно, – отвечал Никтополионов, махнув рукой. – Я ведь прямо всем здешним властям говорю: «Ежели бы, говорю, я знал, что такой-то ночью, по такой-то улице, пойдет господин, у которого миллион в кармане, я бы вышел и зарезал его, пятьсот бы тысяч взял себе, а пятьсот вам отдал, вышл бы у вас чище солнца!..» Молчать, посмеиваться только…

– Вы сейчас можете это сделать, – начал Бакланов опять, чтоб обратить несколько в шутку этот разговор. – У Галкина сколько денег? Миллион есть?

– Десять, говорят, – отвечал Никтополионов с неудержимою злобой.

– В таком случае, я вот сейчас около одного дома видел его карету; вы ступайте, подождите: он выйдет, вы и зарежьте его.

– Где это? На набережной вы видели?

– Да.

– А это он, значит, у любовницы своей, – произнес Никтополионов.

– У любовницы? – переспросил Бакланов, соображая, где же эта любовница могла жить в том доме, где жила Софи; он всего был одноэтажный.

– Да, – отвечал утвердительно Никтополионов. – Как ее фамилия-то, проклятой! – прибавил он, припоминая.

Бакланову вдруг почему-то захотелось, чтоб он не договаривал этой фамилии.

– Ленева, да! да! так! – махнул вдруг Никтополионов.

– Ленева! – повторил Бакланов: – не может быть! – сказал он и захохотал.

– Отчего же не может быть? Он еще покойного мужа ее опутал. Привез сюда его, взял в маленькую часть, выдавал ему денег больше, чем следовало, брал с него векселя, ну, а пожить-то тоже они любили широко… она вон этта при мне в магазине у Лямиля 500 целковых зараз так и бросила.

– О, вздор какой!.. Ленева и Эммануил Захарыч!.. ха=ха-ха! – хохотал Бакланов, между тем как волосы у него становились дыбом от ужаса.

– Да вы разве знаете ее? – спросил Никтополионов.

– Да! я ее знаю, – отвечал Бакланов с ударением.

– Ну, так извините: это я говорил не про нее! – отвечал с нахальным спокойствием Никтополионов и отошел.

Бакланов покачивался всем телом.

– Никтополионов! – крикнул он.

Тот подошел.

– Послушайте! – начал Бакланов (голос его окончательно ему изменил): – для меня это важно, – так, может быть, важно, как вы и не предполагаете. Скажите, правду ли вы говорите, или это так – одна клевета, для красного словца?

– Про Леневу-то?

– Да.

– Да спросите, весь город вам, всякий мальчишка скажет. Да вот, постойте!.. Эй ты, Михайла! – крикнул он маркеру: – любовница у Галкина есть?

– Есть! – отвечал тот.

– Кто?

– Ленева, кажется, по фамилии-то.

– Я его не учил! – сказал Никтополионов и опять отошел.

Бакланов продолжал сидеть, качаясь всем телом. «Софи, верятно, теперь находится в объятиях Галкина». Далее этого представления он не мог выдержать и, взяв шляпу, проворно вышел из клуба.

Никтополионов, начавший играть на бильярде, посмотрел ему вслед с насмешливою улыбкой. Он видел, что чем-то напакостил человеку, и был совершенно этим доволен.

10. Дикий скиф просыпается в моем герое

На улицах была совершенная темнота. Тепловатый и удушливый ветер опахивает со всех сторон. Бакланов не шел, а бежал к дому Софи. У дверей он сначала позвонил, а потом стал стучать кулаком что есть силы. Иродиада, испуганная, в одном белье, с сальною свечкой в руках отворила ему дверь.

– Пусти! – сказал он и, проворно отстранив ее рукой, пошел в залу, гостиную и спальню.

– Барин, что вы делаете? – говорила она, идя за ним.

В спальне, Софи уже улегшаяся, при слабом освещении ночной лампадки, едва успела накинуть на себя кофту и привстать с постели.

Бакланов приостановился. Он видел только одно, что Софи была не с любовником.

Та, надев наскоро блузу и туфли, вышла к нему.

– Почему вы меня не приняли, когда я был у вас? – начал он резко.

Софи сконфузилась.

– Меня не было дома, – сказала она.

– Но у вас однако у подъезда была карета?

Голос и губы Бакланова при этом дрожали.

– Это была карета их знакомой-с, дожидалась тоже их! – вмешалась в разговор Иродиада.

– Молчи! – рявкнул на нее Бакланов, и Иродиада скрылась.

– Это была карета вашего любовника! – обратился он уже к Софи.

– Александр!.. – проговорила было та.

– Без восклицаний, – остановил он ее движением руки: – я для вас бросил все: службу… Петербург… Я вас за ангела невинного считал, а вы… ха-ха-ха! любовница жида!

– Я не любовница!.. нет, Александр, нет!.. – говорила Софи, ломая с отчаяния руки.

– Что ж он такое для вас? – спросил Бакланов.

– Он… (Софи очень сконфузилась). Он приятель моего мужа… имел с ним дела… давал нам деньги взаймы… и больше ничего!

– Деньги взаймы! Шейлок будет давать деньги взаймы! Да знаешь ли ты, коварное существо, что ведь они мясом, кровью человеческою требуют уплаты себе…

Софи отвернулась: она, видимо, не находила возможности оправдаться.

– Вчера вы, – продолжал Бакланов, заскрежетав зубами: – хотели чистою сохраниться для меня!.. Полно, так ли?.. Не для любовника ли вашего, скорей, вы сберегали себя, чтобы нежнее усладить его в объятиях ваших?

– Александр, Александр! Не могу я с тобой говорить: ты напугал меня.

И Софи в самом деле только рыдала.

– А! – воскликнул Бакланов: – у меня в этих руках только мало силы, чтоб задушить тебя и себя!.. Зачем вы меня требовали и выписывали сюда!.. Чтобы насмеяться, надругаться надо мной!

– Я люблю тебя! – произнесла Софи, складывая перед ним руки.

– Нет! вы любите другого! – отвечал Бакланов с пеной у рта. – Оставьте хоть этим маленькое уважение к себе; иначе что же вас привело к тому? Бедность ли, нищета ли? Вы, слава Богу, ходите в шелках, сидите на бархате.

И он закрыл лицо рукою и заплакал.

– Клянусь Богом, я невинна, Александр, Александр! – повторяла только Софи.

– Ты невинна? Отчего же вы давеча не приняли меня? Он ваш знакомый – и я тоже!.. Мало ли по двое знакомых бывают в одно время.

– Но его ж не было у меня! – вздумала было еще раз утверждать Софи.

– А это что? это что? – говорил Бакланов, показывая на окурок сигары, валявшийся на столе: губы его при этом посинели, лицо побледнело.

Софи тоже побледнела.

– Я за несколько часов перед тем, у него… в доме… курил такую же сигару… в такой же соломке… он мне сам, из своего кармана подал ее… презренная тварь! – заключил Бакланов и бросил сигаркою в лицо Софи.

Та вскочила.

– Боже мой! Он бьет меня наконец! – воскликнула она и ушла к себе в комнату.

Иродиада поспешила за нею затворить дверь.

Бакланов опустился на стул, потом вдруг вскочил, ударил этот стул об пол и разбил его вдребезги, схватил со стола шандаль и тоже врезал его в пол, толкнул ногой притворенную в залу дверь, так что та слетела с петель и грохнулась на окно, которое разбилось и зазвенело, и затем, распахнув настежь дверь в сенях, он вышел на улицу.

Софи и Иродиада, стоявшие запершись в спальне, трепетали, как осиновые листья.

Первое намерение Бакланова было умертвить себя, и, только придя в свой номер, он вспомнил, что у него нет ни пистолета ни даже бритвы. Не итти же в трактир, просить ножа для этого?

Он в изнеможении упал на постель и так пролежал до самого утра, не смыкая глаз.

К утру озлобление в нем сделалось несколько поспокойнее; но зато оно стало как-то упорнее и бессердечнее, и на тот алтарь, на который он так еще недавно возлагал такие искренние жертвы, он уж плевал!

– А что, правда ли, что Ленева любовница откупщика? – спрашивал он грубо и цинически трактирных слуг.

– Да, говорят, что так-с!.. – отвечали ему те.

11. С расчетом составленная комиссия.

Город, выбранный нами в настоящем случае, совершенно идеальный и несуществующий. Лица, в нем выведенные, тоже совершенно вымышленные, и мы только в них, по мере нашего понимания, старались выразить те явления, которые не совсем же неприсущи нашей жизни, а теперь, сообразно нашему плану, нам придется выдумать и целое уголовное дело. Положим, например, хозяин дома Фокиев 14 сентября вышел из дома в двенадцатом часу и увидел, что у жильца его, в нижнем этаже, ставни были еще не отворены. Это его удивило, тем более, что жилец этот был жандармский офицер, всегда рано встававший и последнее время ужасно хлопотавший по одному откупному делу. Фокиев воротился и, войдя в самую кваритиру, увидел, что там никого, кроме самого жандармского офицера, не было, но и он лежал на постели, с перерезанным наотмашь горлом. Хозяин объявил полиции, и тем же утром были на пароходе арестованы крепостные дворовые люди жандармского офицера, которые будто бы убили его за жестокое с ними обращение, а потому их, как бунтовщиков, предали военно-судной комиссии.