Взбаламученное море - Алексей Писемский

8. Мрачный синклит

На часах наконец пробило четыре. В гостиную, из задних комнат, вошел Эммануил Захарович. Дети сейчас же поспешили отрекомендовать ему гостя.

– Г. Бакланов, – сказали они ему.

Сам Эммануил Захарович, кажется, совершенно и не знал, кто и какой это господин.

– Очень рад… душевно обязан… – говорил он, как кот, закрывая глаза и обеими руками пожимая с чувством руку Александра, а потом услышал тонким слухом своим дальние шаги.

– Вице-губернатор приехал! – сказал он и, согнувшись, пошел в залу.

Там действительно входил вице-губернатор, мужчина вершков 12-ти росту, из духовного звания и с басом.

– Ровно четыре; не опоздал, как в тот раз, – говорил он, вынимая часы и показывая их хозяину.

Тот по-прежнему склонил голову и, простирая обе руки, провел его в гостиную.

– Иван Карлыч! – проговорил он сам с собою и, снова повернувшись, вышел опять в залу…

В залу входил подбористый генерал.

– Жарко! Не правда ли, да? – сказал он хозяину.

– О, зар! зар! – произнес Эммануил Захарович, как бы даже с грустью.

Вошел третий гость, косой и кривой, которого хозяин уж не встречал.

– Ха-ха-ха! – хохотал он еще в зале: – это ваши дрова-то? – обратился он прямо и совершенно без церемонии к Эммануилу Захаровичу.

– Мои, что зе-с? – спросил тот его довольно сухо.

– Вот, батюшка, дрова-то!.. вот… целый квартал! – говорил тот, обращаясь к вице-губернатору и к генералу. – Ха-ха-ха! – заключил он все это снова: – ха-ха-ха!

Бакланов удивлялся такому неудержимому потоку веселости, нисколько не подозревая, что под всем этим скрывалось далеко не веселое сердце и нисколько не уступающее, по своему закалу, сердцу Эммануила Захаровича; но что делать?.. русский был человек; счастья не было, да и на язык-то уж был очень неосторожен, – бритва! Только и достигнул в жизни того, что плутовал теперь, переторговывая старыми экипажами.

В гостиную вбежал впопыхах старший вольнодумец Галкин.

– Папа, Петр Александрыч приехали!

Эммануил Захарович вскочил чуть ли не козлом и на нижней ступеньке лестницы принял главу властей с двумя адъютантами.

– Лучше поздно, чем никогда! – сказал тот, пожимая ему руку, и потом, входя, кивал издали всем головой. В дверях, проходя мимо самого Бакланова, он побольше мотнул головой и проговорил: – гора с горой только не сходится!

В гостиной Эммануил Захарович подвел его к настоящему Корреджио.

Генерал несколько времени смотрел на картину сквозь кулак.

– Как эта пословица: не все то золото, что блестит, а про эту вещь надо говорить: хоть не блестит, а золото!

– О, это зе тоцно! – произнес с чувством Эммануил Захарович.

В углублении комнаты в это время кривой господин толковал двум братьям Галкиным.

– Чудная, я вам говорю, девчонка… Она на ту сторону, и я; она на эту, и я; она в калитку – ну, думаю, к теплым ребятам попала.

Старший Галкин хохотал при этом во все горло. Недоволльное лицо Эммануила Захаровича как бы говорило: «Бозе мой! При таком нацальстве и так себя ведут!»

Приехал архиерей и посажен был рядом с губернатором.

– Это значит, что священники по всей губернии подали явку, что в обедню отпираются кабаки! – объяснил вдруг, ни с того ни с сего, кривой господин, повернувшись к Бакланову.

– Стол готов! – произнес метрдотель, тоже с курчавой головой.

Архиерей и губернатор пошли вперед.

В зале стояло еще много новых лиц, но до того, вероятно, малозначительных, что при виде начальника края они даже побледнели.

Вошла также и хозяйка, дама – с черным, заскорбленным лицом, в шелковом платье и в блондовом чепце. Поклонившись всем гостям одним поклоном, она стала около того места, на которое должна была сесть и разливать горячее. Назначение этой женщины решительно, кажется, состояло только в том, чтобы разливать горячее, потому что весь остальной день она сидела в своей комнате, никто никогда с ней слова не говорил, и даже сыновья, при встрече с ней, делали гримасы и отворачивались. От нее очень уж попахивало тем, что в стихотворении Гейне так испугало герцогиню.

Пастырь церкви начал молитвою: «Господи, благослови сие яствие и питие…» и докончил ее шопотом, склонив голову.

Бакланов не мог удержаться и посмотреть, как крестятся Эммануил Захарович и появивишийся из низу Иосиф Яковлевич. Оказалось, что они исполняли это в совершенстве, хорошо, видимо, поняв свое прежнее религиозное заблуждение.

Сели.

Суп подали такой, что Бакланов, проглотив ложку, должен был сознаться, что подобного совершенства он еще не едал.

Подчиненные Эммануила Захаровича тоже, видно, очень довольные, после обычного своего блюда из щуки с луком, чавкали и жвакали на весь стол.

Косой господин не переставая хохотал и говорил.

– Вы отсюда в клуб? – обратился он прямо, без всякой церемонии, к Бакланову.

– Нет-с, – отвечал ему тот сухо.

– Поедемте! Здесь нечего оставаться… сегодня суббота… Они шабаш свой, вероятно, будут править!… – прибавил он громко, нисколько не стесняясь тем, что рядом сним сидели вольнодумный и хроменький Галкины, которые на это даже сами усмехнулись.

– Ведь даром, что этакое рыло, – продолжал он, показывая рукой на хозяина: – а ведь какую чудную женщину имеет на содержании – прелесть что такое! Я когда-нибудь покажу вам ее.

– Чего ж она и стоит! – подхватил старший Галкин.

– Ужасно дорого! – подтвердил хроменький.

– Еще бы вам даром? – объяснил им откровенно криой.

Молодые люди опять только улыбнулись. Они, должно быть, сильно трусили его злого языка.

С верхнего угла Бакланову беспрестанно слышалось весьма ласковое обращение начальника края к хозяину. «Не красна изба углами, а красна пирогами», «не по хорошу мил, а по милому хорош», – говорил генерал после каждого почти слова. Он любил, особенно когда был в духе, обо всем выражаться русскими поговорками.

Вслед за божественными соусами, подаваемыми в морских раковинах, следовало шампанское.

День какой-то был несколько торжественный. После здоровья государя императора, всей царской фамилии, начальствующих лиц города, хор музыкантов грянул: «Боже, Царя храни!». Все встали, и первый начал подпевать музыкантам косой господин, за ним грянули два адъютанта с лицами, очень похожими на лица, рисуемые плохими живописцами у архангелов. Не пел только мрачный вице-губернатор; но зато пил беспрестанно. С менее торжественных обедов Эммануила Захаровича его обыкновенно увозили всегда без чувств, и все-таки откуп его одного только в целой губернии и побаивлся. За адъютантами своими начал подтягивать сам начальник края, а за ним грянула и вся остальная братия гостей. У Бакланова мороз пробежал по коже: ему представилось, что он и все прочие господа – те же лица, как и в «Ябеде» Капниста, которые, ограбив неправедным судом бедняка, у богатого его противника пьют, едят, поют и торжествуют свое поганое дело.

9. Капля яду, отравившая все

Перед домом Софи стояла карета. В окнах сквозь занавеси был виден свет.

Бакланов, съездив после обеда домой и отдохнув немного поехал к ней.

Ему, на звонок его, отворила Иродиада.

– Софьи Петровны дома нет-с! – сказала она.

– Отчего же огонь? – спросил Бакланов.

– Это я сижу-с, – отвечала Иродиада и, захлопнув у него перед носом дверь, заперла ее.

Бакланову ужасно было это досадно; но делать нечего, он поехал назад.

Проезжая мимо кареты, он, больше из пустого любопытства, спросил кучера:

– Чья это карета?

– Коммерции советника Галкина. – отвечал тот, преважно лежа на козлах.

«Он уж тут!.. у кого это он?..» – подумал Бакланов, и все это как-то смутно и странно сложилось у него в голове.

Он велел везти себя в клуб и, только подъехав к подъезду, сообразил, что для входа надобно, чтобы кто-нибудь его записал. Он вспомнил о косом господине.

– Скажите, пожалуйста, здесь такой косой, кривой господин? – спросил он у входных лакеев.

Один из них только выпучил на него глаза.

– Это Никтополионов, надо быть! – отвечал другой, бывший, видно, несколько подогадливее.

– Здесь, недавно только приехал, – добавил он.

Бакланов попросил его вызвать, сказав, что его просит господин, с которым он сейчас обедал.

Никтополионов показался на верху лестницы.

– Входите, милости просим! – кричал он оттуда Бакланову.

– Записать меня, я думаю надо! – говорил тот.

– Запишите! – крикнул Никтополионов лакею, сидевшему за книгою.

– Как прикажите-с? – спросил тот, обращая к нему не совсем смелый взгляд.

– Ну, пиши хоть: Чорт Иваныч Мордохаев.

Лакей, кажется, так и написал.

– Простота, видно, у вас… – говорил Бакланов, входя на лестницу.

– Э! всякая дрянь ведь тут шляется… стоит церемониться! – говорил Никтополионов, идя бойко вперед. – Это все грекондосы, выжига все народ! – говорил он, показывая на целую кучку по большей части молодых людей, сидевших около столиков и прихлебыввших из рюмочек шербет. – А это вот чихирники! – прибавил он, махнув рукой на двух черноватых господ, игравших один против другого, в карты.