Ловкачи - Александр Дмитриевич Апраксин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но зато в Уяздовской аллее и в Лазенковском парке при встрече с каретою, в которой грациозно улыбалась и природе, и всем встречным миловидная Бронча Сомжицка, шикарные представители варшавского общества уже знали, что счастливое при ней положение занял теперь приезжий из Москвы молодой русский барин, живущий в «Европейской гостинице», по фамилии Хмуров.
– Что, он богат? – спрашивали друг друга здесь, как и в прочих местах мира сего.
– Говорят, очень! – отвечали иные.
– А кто его знает, – говорили другие. – Бесспорно только одно, что он деньги тратит…
– И даже умеет их тратить…
– Ну, на это небольшое еще нужно уменье! – заметил кто-то не без зависти.
– Не говорите, – поправил его другой. – Проживать деньги с шиком тоже не всякому дано.
– Первое условие для проживания денег, – заметил глубокомысленно еще кто-то, – заключается в очень простой вещи.
– А например?
– Надо иметь их.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Ни более ни менее как то именно, что я и сказал. Если Хмуров проживает деньги, значит, они у него имеются.
– Да, но сколько?
– Это вопрос другой. Не считал.
Все засмеялись не столько даже ответу, сколько интонации, с которой он был дан.
Между тем сам Хмуров примечал, что на него все больше и больше обращается внимание общества и что ему удалось в короткое время стать на первый план. Часто теперь подходили к группе, в которой он стоял, с просьбой познакомить с ним такие лица, что польщенное тщеславие его еще более раздувалось.
Зато деньги летели с неимоверной быстротой. Если сперва он сдерживался, то теперь словно плотину прорвало – и каждый день ему обходился во сто целковых.
Но он не унывал!
Кругом, в гостинице все раболепствовало, и, по-видимому, во всем доме его считали за первого постояльца. Общество располагалось к нему все больше, и все выказывали самую искреннюю радость при встрече с ним. Бронча Сомжицка, которую он уже называл коротко одним именем Брончи, вполне соответствовала именно тому типу шикарной, задорной и вечно оставляющей еще чего-то желать варшавянки, о котором он мечтал. А в конце концов он присматривался к окружающему и уже решал, что, в случае недохвата денег, в Варшаве, тем более заняв столь выгодное положение, как он, не пропадешь.
В особенности ухаживал за ним, насколько позволяли и различие положений, и все остальные условия, фактор отеля.
Тип прежнего фактора, когда-то дивно описанный Чужбинским, а потом даже и Всеволодом Крестовским, давно изменился, по крайней мере в крупных центрах Царства Польского, и факторы с пейсами да в лоснящихся лапсердаках встречаются теперь разве только еще в маленьких местечках.
Но самое, так сказать, амплуа сохранилось во всей своей неприкосновенности и при таком выдающемся учреждении, какова издревле славящаяся в Варшаве «Европейская гостиница», состояло даже несколько лиц в этой должности.
Впрочем, в основе своей фактор не что иное, как наш комиссионер, и только гениальная изворотливость, ловкость, умение из всего извлечь пользу и из всякого положения вывернуться могли сделать из еврея-фактора совершенно самостоятельного, безусловно полезного и в высшей степени интересного субъекта.
Каждый день, по нескольку раз, Хмуров встречал то в коридорах отеля, то по преимуществу внизу, в швейцарской, все одно и то же лицо.
То был человек неопределенных лет, скорее старый, нежели молодой, одетый в коричневое пальто с бархатным воротником, в темное нижнее одеяние и всегда снимавший с особенною поспешностью свой несколько потертый котелок с головы, едва хоть издали показывался Иван Александрович.
Хмуров им не мог особенно интересоваться да по привычке своей к жизни в гостиницах решил, что это должен быть комиссионер.
Однажды ему понадобилось послать записку. Он позвонил, и на его требование прислать к нему в номер посыльного был откомандирован к его услугам этот самый субъект в темно-коричневом пальто и с котелком в руках.
– Вы комиссионер? – спросил его Хмуров, удивляясь подобострастию, выразившемуся на его лице.
– Я фактор, ваше превосходительство…
– Почему вы называете меня «вашим превосходительством»? Я совсем не генерал.
– Но бардзо пшепрошем, ежели таперечки такий ясновельможний пан, – заговорил себе в оправдание услужливый фактор.
– Ну, хорошо, – перебил его Хмуров, в сущности против величания ничего не имевший. – А вас как зовут?
– Меня зовут, ваше превосходительство, Леберлех, а по имени Мойше, Мойше Леберлех.
– Вот и прекрасно, Леберлех, – сказал Хмуров, не в силах удержать улыбки. – Можете вы мне по этому адресу снести записку панне Брониславе Сомжицкой?
– Панне Брониславе Сомжицкой? – переспросил фактор, сделав такое лицо, будто он ослеплен от солнечного блеска. – То велька артистка, то наша наиперша танцовчичка в балету…
И он распространился о том, что он все может: и денег достать, и бриллиантов на подарок для пани Брониславы Сомжицкой, и все, все.
Хмуров приказал ему идти, но сам подумал: «Это будет мне человек полезный!..»
XXII. Фактор Леберлех
Иван Александрович Хмуров, сообразив, какую огромную пользу ему может оказать фактор Леберлех, с этого же дня, не теряя дорогого времени, принялся за подготовление почвы, как сам он это называл.
Леберлех вернулся с ответом от панны Брониславы Сомжицкой и, стоя у двери, считал нужным улыбаться с видом некоторой игривости и даже шаловливости на своем морщинистом лице.
– Ну, вот тебе, Леберлех, целковый на чай! – сказал Хмуров весело, отдавая ему рублевку и почему-то считая более шикарным говорить фактору «ты».
Еврей схватил деньги и, припав к плечу ясновельможного пана, запечатлел на нем поцелуй.
– Что ты, что ты? – даже опешил Иван Александрович. – Если ты вообще будешь мне служить как следует, я всегда сумею тебя наградить. Ты давно состоишь комиссионером при здешней гостинице?
– А давно, ясний пан, – ответил Леберлех, снова отходя к двери.
– И ты хорошо знаешь Варшаву, то есть все дела, условия жизни и так далее?
Еврей выразил на лице своем некоторую гордость.
– Спросите Леберлеха, – сказал он, – про какого угодно вам гешефту, он все знает.
– Вот как!
– И какой же, пожвольте, пожалуйста, ясний пане, ми могли бы быть фактор, ежели теперички ничего бы не знали!
– А деньги любишь наживать?
– Деньги? – переспросил нараспев Леберлех. – Ясний вельможный пан ражве не любит деньги? А я мыслям же, ясний вельможный пан тоже любит деньги!
– С
