Ловкачи - Александр Дмитриевич Апраксин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хмуров прошелся по комнате и вдруг, круто остановившись, заговорил совсем другим тоном:
– Ну вот что, шутки в сторону. Мне не хочется давать наживать и без того богатым ювелирам. Пусть уж лучше ты наживешь. Я хочу сделать подарок, пока безделушку какую-нибудь: брошь хорошенькую, браслет или что-нибудь в этом роде. Можешь мне достать?
Леберлех страшно засуетился. Лицо его от волнения все съежилось, сам он как-то весь изогнулся, а глаза прищурились.
– Чи ясний пане позволит, – заговорил он быстро, – я в одну минуточку слетаю и привезу сюда целый магазин. Через полчаса тут будут на столе перед ясным паном лежать и бронзелетки, и часики, и брошки, и шережки… Все, что только пану будет угодно, и даже можно бриллиантового колье или бриллиантового короны, которого на голову в бал дамы надевают?
– То есть диадему, ты хочешь сказать? – поправил его Хмуров, невольно улыбаясь вдруг появившемуся в этом услужливом человеке оживлению.
– Чи диадему, чи корону – увше равно? Я могу для яснего вельможнего пана и диадему, и корону…
– Ну, ладно. Ничего этого мне не нужно, а ты…
– Як же уж не нужно, когда сами сейчас приказывали…
– Не горячись и слушай меня внимательно. Я тебе сразу сказал, что мне нужно. Поезжай и, если можешь, привези мне каких-нибудь безделушек на выбор. Вперед говорю тебе, что ни диадем, ни ожерелий, ни каких-то там корон твоих я покупать не стану. Ну, живо, так как больше часу я ждать тебя не буду. Ступай.
– В минуту, – ответил фактор и из-за двери еще прибавил: – Чрез полчасика будет увше!
– Жарь! – крикнул ему вслед Хмуров, которому от задуманной новой плутни стало вдруг особенно весело.
Он посмотрел на свои богатые, массивные золотые часы, купленные тотчас же по получении денег от Мирковой, и принялся за газеты. В это утреннее время никто из знакомых не мог к нему прийти, и он был спокоен, что ему не помешают. Он рассчитывал, что Леберлех пробегает, по крайней мере, с час. Но добрый, услужливый Мойше сам спешил более его и, весь запыхавшийся, едва переводя дух и от волнения, и от беготни, уже через сорок минут стучался к нему в номер.
– Ну что, принес? – окликнул его из гостиной Хмуров.
– Привез, ясний пане, привез все, что велели. Только пшепрошем, ежели тут…
– Да войди сюда, что ты там бормочешь? Ничего не пойму.
Еврей вошел.
Его сморщенное лицо, на котором каждый опытный глаз давно бы прочитал неусыпные заботы, лишения аскета и безусловную трезвость, выражало теперь и огромную радость, и все-таки страх или опасения за окончательные результаты начатого гешефта.
– В чем дело? – переспросил его еще раз Хмуров, едва он успел войти.
– Все привез, ясний пане…
– Ну, покажи.
– Там со мной еще одно лицо…
– Кто такой?
– Там приехала одна старая еврейка, что торгует золотом, бриллиантами…
– Так где же она?
– А чи ей можно войти? – спросил несколько боязливо Мойше, видимо давно привыкший к грубым и часто циничным окрикам своих клиентов.
– Отчего же нельзя?! Зови ее сюда!
Ответ словно пушечный выстрел подействовал на Мойшу. Он не вышел, даже не выбежал из гостиной, а его точно выстрелило из комнаты. Через полминуты он уже вводил сюда пожилую женщину в парике, с сафьяновым мешком вроде саквояжа в одной руке и с довольно объемистою шкатулкою, к которой были приделаны ручки для ношения, – в другой.
Старуха поклонилась Хмурову и молча, не произнося ни единого слова, остановилась у двери за фактором.
– Что ж, – сказал Хмуров, – пусть покажет. Какие у вас вещи? – обратился он тут же непосредственно к ней.
Старуха переглянулась почему-то с Леберлехом, точно спрашивая его взором, не рискованно ли открывать свою сокровищницу? Он же замотал головой, замигал с неимоверною учащенностью глазами и что-то ей пробормотал такое, чего не понял Хмуров, но что, по его мнению, звучало очень забавно. Тогда старуха подошла к столу и поставила на него свои обе ноши.
Она хотела сперва раскрыть саквояж, но Леберлех почему-то этого не допустил и потребовал энергичными знаками и настойчивою скороговоркою на неведомом Хмурову языке или просто жаргоне, чтобы она показала сокровища шкатулки.
Медленно и неоднократно вскидывая глазами то на Хмурова, то на Леберлеха, повиновалась она последнему. Когда же шкатулка была открыта, Хмуров невольно вскрикнул от удивления.
Без футляров, а в особо устроенных углублениях здесь были собраны ожерелья и другие украшения из бриллиантов, представлявшие в общей сложности действительно весьма крупную стоимость. Однако, опомнившись, Хмуров сказал:
– Ведь я говорил тебе, что мне нужны безделушки, а не такие вещи. Куда мне все это?
– Може, ясний вельможный пан пожелает и это купить? – все-таки спросил Леберлех.
– Нет, не пожелаю.
– Тут есть и недорогие ожерелки, все на две тысячи рублей…
– Все равно не возьму…
Леберлех обратился к старухе.
– Покажь, – сказал он ей, – ожерелок на две тысянцы рублев…
Она вынула одно из них и протянула Хмурову, но он даже рассердился.
– Говорю вам обоим, что не надо мне этого! – воскликнул он. – Откройте, саквояж и покажите, что там у вас есть?
Медленно, осторожно прибрала еврейка ненужное ожерелье обратно, заперла шкатулку и тогда уже взялась за саквояж. В нем хранилось множество футляров, крытых и бархатом, и кожею, с огромным выбором ювелирных изделий.
«И как только такая старая еврейка, – подумал невольно Иван Александрович, – не боится ходить по городу со всеми этими драгоценностями? В одной шкатулке у нее, на худой конец, наберется бриллиантов тысяч на полтораста».
Между тем и старуха, и Мойше Леберлех поочередно раскрывали футляр за футляром, расставляя вещи для выбора на огромном круглом столе.
К тому, что нравилось, Хмуров приценивался, причем внутренне сознавал, что все было куда дешевле, нежели у ювелиров.
Наконец, остановившись на хорошеньких бирюзовых серьгах с брошью, усыпанных кругом крупными розами, он спросил:
– Ну вот что: говорите самую последнюю цену, против которой уступки уже быть не может, чтобы мне не торговаться?
– Двести рублей.
– Хорошо. Я это беру.
Оба, и торговка, и Леберлех, чрезвычайно обрадовались, но начали снова приставать со своими предложениями.
– Може, ясний пан, еще цо возме? Може, бронзелетки альбо перстенек? Може, ожерелок? За ожерелок не дрого, две тысянцы рублев…
– Ничего больше не возьму и прошу меня теперь оставить в покое, – строго сказал Хмуров. – Деньги, двести рублей, я отдам завтра Леберлеху. Можете идти.
Старуха медленно укладывала обратно вещи, предварительно вглядываясь в каждую из них, точно опасаясь – не
