Евангелист Иван Онищенко - Юлия Крюденер

сейчас, самые дорогие люди - это те, которые сейчас около тебя, и любовь между вами - самое насущное дело. Никогда не чувствуй себя одиноким: обогрей, утешь, наставь рядом идущего, кто бы он ни был. Поделись с ним куском хлеба, поделись одеждой, поделись кружкой воды.

- Помни, Ваня, - сказала мать, с трудом сдерживаясь, чтобы не заплакать, - что мать твоя всегда молится о тебе. Будь достойным звания христианина, где бы ты ни был. О том, что ты христианин, люди должны узнавать в первую очередь по твоим поступкам. Потом - слово, которому нет по силе равного.

- И не забывай, Ваня, - вклинилась в разговор Надя, не пропустившая ни одного слова из разговора старших, - что есть у тебя меньшая сестра, которая очень тебя любит, молится о тебе и которая будет идти по твоим стопам.

Иван привлек девочку к себе и улыбнулся:

- По стопам Христа! Мои следы могут затеряться, след же Иисуса вечно известный и вечно живой.

- Пойду, Ваня, непременно пойду!

Мать несколько успокоилась и радовалась, что разговор был спокойный, как и подобает в христианской семье. Она поднялась из-за стола и стала готовить ужин. И когда все было готово, Иван прочел из Ев. от Иоанна 13-ю главу. Мать остановилась с полотенцем в руках, и слезы опять заполнили ее глаза.

- Не плачь, мама, не надо плакать. Иисус здесь не плакал. Он весь сосредоточился на Отце, на любви. Он всем умыл ноги. Он дал кусок Иуде. Он не выдал его. Он всех любил и жалел и шел на Голгофу, как на дело, для которого Он и пришел. "До конца возлюбил их". Давайте поблагодарим Господа за пищу и за все.

Все вышли из-за стола и долго молились. Мать все равно не смогла сдержаться и заплакала, Иван закончил проникновенной молитвой благодарности Господу за все соделанное, за все испытания.

Только перед утром, обремененные томительным предчуствием разлуки, все задремали. Иван не ложился. Он стоял в комнате перед горящей лампадкой, сладкого воспоминания детства, и молился. И в молитве просил Отца дать ему силы даже в мыслях не противиться злому, силы встречать испытание с кротостью и любовью. И ангел любви и мира укреплял его.

А утром, лишь только рассвело, ко двору Онищенко подъехал экипаж с полицией и с ними два верховых конвоира. За домом, видимо, следили и о приходе Ивана домой было сообщено еще ночью.

Пока окружали дом и делали беглый осмотр сараев, конюшен и кошар, вся семья стала на колени и все было предано в руки Бога. И когда в дом вошли сначала два солдата с шашками наголо, а за ними пристав и урядник, Иван встретил их без страха.

- Вот это он, - сказал чей-то голос сзади,

- Ты Иван Онищенко? - строго сорвавшимся голосом спросил пристав, раскрывая папку.

- Это я. Я Иван Онищенко, - тихо и спокойно сказал Иван.

- Одеть кандалы, - сказал урядник.

Из сеней два других стражника внесли кандалы, одели на ноги арестованному и связали впереди руки.

- Тато, положите мне в карман книгу.

- Какую книгу? - строго, как бы запрещая, спросил пристав.

- Есть только одна Книга в мире. Это - Евангелие. Знакомое слово напомнило приставу его присягу и целование Евангелия, и он, смягчившись, сказал Федору:

- Положите ему Евангелие.

Никто не заголосил, не заплакал. Все сострадали молча. Иван сам первый пошел к двери, боясь, что мама сорвется и зарыдает. За Иваном следом пошли два стражника с саблями.

- Ваше высокоблагородие, - тихо, просительно обратился Федор к приставу. - Разрешите мне запрячь лошади и везти сына и стражников до тюрьмы.

Это было не по уставу, так не полагалось, но пристав был покорен этими людьми, этим необычным арестантом, этой верой и готовностью идти страдать. Пристав как-то по-своему верил в Бога, слыхал кое-что из Евангелия, когда его читали в церкви, но он служил, кормил семью и не мог во всем поступать по велению совести. И он также тихо сказал отцу:

- Из села мы выведем, как положено. А там повези их, скажешь, я разрешил. Да я и сам скажу им.

Ивана медленно повели со двора. Зазвенели кандалы, и это было страшно. Все молча проводили их до ворот. Старший конвойный велел всем оставаться здесь, за ворота не выходить, подал команду, и Иван, сопровождаемый двумя пешими стражниками с ружьями наперевес и двумя верховыми с обнаженными саблями, пошел, куда ему указали. Пристав и урядник сели в карету и, перегнав конвой, скрылись вдали.

Семья стояла и смотрела вслед страшной процессии. Тетя Катя поддерживала мать. Когда зашли в комнату, мать упала на постель и беззвучно заплакала. Тетя Катя опустилась на колени возле нее и тихо ласкала сестру. Отец сел на стул, голова его склонилась на грудь, он тоже заплакал. Все, что так мужественно и долго сдерживалось, все прорвалось наружу. Потом Федор поднялся, запряг дрожки и, простившись со всеми, оставляя их на попечение тети Кати, поехал догонять сына. Версты за две от села он нагнал идущих. Конвой остановился.

- Его высокоблагородие сказали... - начал Федор, но верховой прервал его:

- Знаем, нам сказали. Сади его.

Конвойные помогли Ивану сесть на дрожки - в кандалах ногу на ступеньки поднять было нельзя - и сели сами. Один рядом с арестантом, другой - с Федором, и дрожки тронулись. Верховые конвойные поехали впереди.

Солнце стало пригревать, степь дышала ароматом трав, пели жаворонки. А по дороге ехали не труженики поля, а ехали люди с ружьями и саблями и везли другого, такого же человека, рожденного, как и они, для труда и