Евангелист Иван Онищенко - Юлия Крюденер

- Нет, ешь ты. Я потом буду есть, сейчас не могу, не буду.

- Спасибо, - ответил юноша и взял со стола миску.

- Ты хлебом-то поделись, - укоризненно сказал старик, сидевший за столом.

- Возьмите, - ломая пайку на четверых и беря себе четвертушку, сказал юноша.

- Вот так-то верно! - одобрил старик, принимая хлеб.

Дверь снова открылась, и надзиратель в белом переднике внес и поставил на стол большую кастрюлю с вареной рыбой и тарелку с сахаром.

- Здесь на пятьдесят одного человека, - сказал он, закрывая за собой дверь.

Когда поели, и дежурные стали мыть посуду и ложки, к Ивану подошел староста и указал на нары в углу.

- Ты полезай туда. Там лежит старик, он все молится, и около него есть свободный матрац. Подушку возьми у меня, у меня их три.

В камере вдоль двух стен были устроены деревянные нары, на которых размещались арестанты. У каждого был матрац и подушка, набитые травой или соломой. Одеяла выдавались только зимой. Сейчас было лето.

Онищенко разделся, залез на нары и на четвереньках добрался до старика з углу. Около него и в самом деле было свободное место и лежал матрац. Староста бросил туда и подушку. Слегка вымостив свое место, Иван положил под подушку башмаки и сумку и лег, укрывшись сермягом. Он устал и хотел прийти в себя, отдохнуть. После обеда улеглись все, и вскоре камера стихла.

Но уснуть Онищенко не мог. Он лежал и думал. Позади - воля, проповедь, труд, мать, отец и вся семья. Впереди - неизвестность. А сейчас неволя, лишение прав человека. Но почему ему хорошо? Вот около него лежит старик и что-то шепчет. Вот староста, подавший ему подушку; юноша, просящий его есть суп и с благодарностью съевший его сам. И мысли его шли дальше. Вот супораздатчик, надзиратель, отдавший ему Евангелие и хлеб, и все люди, люди...

Всей душой понимал Онищенко, что настоящее время самое ценное для человека, оно дано Богом, оно есть. И есть полной мерой. И что самые нужные люди в настоящем положении это те, кто рядом, кого Бог послал ему сейчас, между которыми поместил его, молодого Ваню. А для чего поместил? Для любви. Для единственно важного и нужного дела всей жизни.

"Боже, - молился он в мыслях, - благодарю Тебя за эти дни, что Ты даруешь мне, за людей, которых Ты даешь мне, между которыми помещаешь меня для дела любви, для исполнения Твоей воли".

И Ивану хотелось, чтобы все кончили отдыхать, чтобы все поднялись, чтобы он встал между ними и помог им любить, не роптать, не гневаться, помог им не отчаиваться. Только любить, только отдавать. Во имя Бога, во имя Христа, во имя жизни, во имя жизни вечной.

Глава 2. Камера политических

Все поднялись от обеденного сна, когда уже стало темнеть. В тюрьме сон - уход от страшной действительности в мир сладких воспоминаний о воле, о лучшем будущем, уход в мир небытия. Чтобы коротать время, особенно тягостное в длительном перерыве между обедом и вечерним кипятком, людей тянуло собираться говорить и слушать.

Даже среди политических масса людей была разношерстна по наклонностям, по уровню развития и прочее. Кроме людей, довольно замкнутых, всех арестантов можно было разделить на четыре группы. Первая, самая большая, группа состояла из недалеких, малодумающих, развращенных людей, любящих анекдоты и рассказы сомнительного качества о похождениях воров, разбойников, убийц. Из угла под окном, где расположился костяк этой группы и куда они приходили на послеобеденные часы, постоянно доносились взрывы смеха, хохот, нечистые слова. Странно было видеть в этой группе людей на вид интеллигентных.

Другая группа образовалась из людей, придающих большое значение пище, ее вкусному и питательному приготовлению, людей, на воле любящих поесть, бог которых - чрево. Там всегда присутствовал пекарь, входили в их число и колбасник, ветеринарный врач, торговец и учитель. На все лады перебирали они способы приготовления колбас, окороков, хлебов, макаронных изделий, солений разных и ягод. В этой группе всегда было спокойно: кто-либо рассказывал о чем-нибудь с горящими глазами, а остальные слушали, глотая слюни и ахая от того удивительного, что слышали.

Третья группа была не очень многочисленной, но состоятельной по уму и порядочности ее членов. Это была группа образованных, но тоскующих людей. Здесь каждый день кто-либо из ее участников делал сообщение о том, что знал он по своей службе на воле или о том, что интересовало его и что он знал лучше, чем другие. Железнодорожник рассказывал об устройстве паровоза и о порядках в транспортной службе, учитель рассказывал о жизни животных или растений, врач - о болезнях, о строении человеческого тела и о случаях в его практике. Часто к этой группе при интересном сообщении примыкали члены первой и второй групп и потому каждый старался приготовить тему, которая могла бы заинтересовать многих.

Четвертая группа, самая малочисленная, составилась из религиозных людей. Старик, около которого поместился Онищенко, не входил в нее: он всегда был один, никому не открывался и только непрестанно шептал молитвы. И, однако же, эта группа собиралась в углу старика.

Все это Онищенко увидел и понял в первый же день пребывания в камере. Он постился, но еще не сбросил тоски по дому, не успокоился от сознания страданий матери, сестры Нади и отца. Он пока молчал и смотрел. До вечернего чая он, стараясь не слушать, о чем говорилось в первой группе, слушал, как кто-то рассказывал о том, как выгодно и как надо штокать гусей, слушал сообщение учителя о строении Вселенной. Но больше всего его заинтересовал рассказ молодого священника из Любомировки, которого обвиняли в неповиновении высшим духовным властям и в слишком свободном толковании Евангелия народу. Священник рассказывал о своей любви к людям, о том,