Евангелист Иван Онищенко - Юлия Крюденер

Слушал все это Онищенко, всматривался в людей и хотел еще и еще раз понять, с каким словом должно обратиться ему ко всем этим людям без разбора их наклонностей и близости или удаления от Бога. Знал, что Евангелие - это все. Знал, что учение Христа есть ключ, которым отпирают все двери, все запоры.

"Только ключ этот должен быть вложен в замок до конца!" - вдруг как будто бы кто-то сказал ему. - "Да, да! - схватился Иван за эту мысль. - Только до конца. Нельзя любить наполовину, нельзя отдать имение наполовину, нельзя не отдать всю земную жизнь, чтобы наследовать жизнь на небесах".

Открылась дверь, и дежурный надзиратель втащил бачок с кипятком. Камера загудела, зашевелилась. Онищенко не хотелось пить. Он остался сидеть на месте и смотрел на людей, к которым его привел Бог.

- Есть слово, есть ключ, отпирающий все сердца, - с верой шептали его уста, и он прижал к сердцу маленькое Евангелие, лежащее в кармане сермяга.

После чая прошла поверка, и дежурный из коридора прикрутил лампу, стоящую в зарешеченном окошке над дверью. Все стали укладываться. Онищенко подождал, пока все улягутся, и в полумраке, встав на колени и наклонившись головой к подушке, проникновенно помолился молитвой из глубины души.

Глава 3. Блаженны чистые сердцем

На другое утро Онищенко проснулся, как всегда, очень рано; все еще спали. Он прошел к параше около бачка с водой и черпаком смочил платочек, положенный матерью, и протер им лицо. Пройдя осторожно снова к себе, помолился и полулежа оперся головой о стену. Окна ему не были видны, но на потолке он видел отблеск зари. Начинался новый день.

Открылась дверь, и хлеборезы втащили в камеру ящик с хлебом. За минуту все вскочили и были на ногах. От каждой пятерки подходил старший, и хлеборез давал ему в руки пайки хлеба. Одним из последних получил свой полуторофунтовый паек и Онищенко. В камере началось деление хлеба в пятерках. Считалось, что горбушка сытнее и вкуснее, и каждому хотелось горбушку, а были и серединки.

Одни писали пять номеров на бумажках и клали их на пайки, другие в шапку, и каждый по очереди, опустив руку в сплюснутую шапку, вытаскивал оттуда номерок. Это был самый верный способ, исключавший нечестность или нарекание кого-либо. В другой пятерке одному велят отвернуться к стене, а другой, показывая на пайку, спрашивает: "Кому?". Отвернувшийся к стене называет фамилию одного из пятерки. Но случалось, что двое сговаривались, и когда один из них показывал на горбушку и спрашивал, то по условленному сигналу отвернувшийся называл фамилию показывающего или себя.

Но зато, когда это обнаруживалось, виноватым тут же устраивали потасовку.

Самый благородный способ дележки был такой: каждому назначался свой номер и брали пайки по порядку. Сегодня он - первый, завтра - последний, а первый получает второй и так далее. Тогда каждый человек в течение пяти дней непременно два раза получит горбушку. Но и здесь было свое горе: получил человек горбушку, а завтра его вызвали на допрос и обратно в камеру не привели. Как быть с новеньким в пятерке?

Надзиратель внес в камеру бачок с кипятком. Дежурные внесли миски и сами стали разливать его в подставленные кружки. Вскоре внесли миски с сахаром, и дежурный делил его между арестантами. Было проверено, что порция каждого составляла две спичечные коробки.

После чая камера пришла в движение, так как настала очередь на оправку, затем на прогулку, а там уже недалеко и до обеда. Снова дневной отдых и снова длительное время до кипятка.

Все начали расползаться на свои групповые сборища, а Онищенко ушел к параше, чтобы уединиться. И в этот день он отдал пайку своему соседу-старику.

- Ну а ты, евангелист, - громко обратился к Онищенко староста камеры, голубоглазый Попов, - к какому стану ты пристанешь? У тебя, я думаю, есть что рассказать. Вы, евангелисты, я знаю, любите поучать нас, темных...

В голосе Попова, по убеждениям социалиста, была легкая ирония, но новый арестант ему понравился: в его глазах он читал ум. И ему серьезно хотелось узнать и понять, в чем особенность этих людей, о которых все больше и больше говорят в России.

Онищенко тронула искренность этого, по-видимому, сильного человека. Он увидел, что вся камера как бы затихла, и все ожидающие смотрят в его сторону. И сердце его застучало. Он вновь почувствовал себя тружеником Бога, Которому посвятил всю свою жизнь.

- Я могу прочитать вам Евангелие, - громко и твердо предложил Иван, и, вытащив из кармана Евангелие, поднял его над головой.

- Читай, - неожиданно тоном приказа сказал староста и велел всем сесть на краях нар, опустив ноги на пол. Кто смог, сели так, а остальные остались на нарах, только придвинулись поближе к сидевшим. Ивану староста поставил табурет посреди камеры и подвинул к нему стол.

- Тише там, сзади! - скомандовал Попов и сел у стола на другую табуретку.

Около двери послышался шорох, в замок вставили ключ и дверь открылась. В дверях показалась фигура надзирателя.

- Что это у вас тут за собрание? - сурово, начальническим тоном спросил он.

Попов поднялся с табурета и просто объяснил:

- Мы попросили евангелиста прочесть нам из Евангелия. Это, как я знаю, по уставу можно.

- Устав уставом, а тут чтоб порядок был. И никакой агитации.

- Не будет беспорядка, гражданин начальник. Я головой отвечаю, - пообещал Попов и строго осмотрел всех политических.

- Ну, смотрите мне! - бросил надзиратель и закрыл дверь. Староста с видом победителя улыбнулся, а