Перед лицом Родины - Дмитрий Петров

Иногда и Виктор уходил из дома. Неотложные дела заставляли отлучаться.

За Мариной, ухаживала приглашенная Виктором старушка, в прошлом медицинская сестра. Она не отходила от больной…

Виктор теперь не работал в газете. Литературный заработок позволял ему посвятить себя исключительно творческой деятельности.

Но сейчас, когда жена была при смерти, разве он мог думать о работе?

Недавно его приняли в Союз писателей. Придя домой, он показал жене маленькую коричневую книжечку.

— Посмотри, Мариночка. Это писательский билет… Теперь я вроде признанный писатель… Поправляйся скорей, родная. Как мы еще заживем с тобой хорошо… Правда ведь?

Исхудавшая, с прозрачной кожей, обтянувшей ее выдававшиеся скулы, Марина как-то отчужденно, даже, казалось, зло, смотрела своими когда-то такими дивными глазами.

Виктор пугался ее взгляда.

— Марина, тебя не радует это?

— Радует, — равнодушным голосом говорила она. — Но… только мне все равно… я умру…

— Да что ты говоришь! — с досадой восклицал он. — Это же глупости… Мы еще увидим с тобой счастливые дни.

Но они оба ошиблись. Марина не умерла. И счастливых дней они не увидели…

Наступила весна 1936 года. Была она дружная, теплая, солнечная. Вместе с весной, поправляясь, расцветала и Марина. Она опять становилась красивой женщиной, еще краше, чем была до болезни.

— Марина, милая, — лаская ее, влюбленно говорил Виктор, — ты просто чудо!

На его ласки Марина не отвечала. По-прежнему была она равнодушная, флегматичная. Каждый раз в такие минуты на лице ее блуждала растерянная улыбка.

— Марина, — как-то после проявления своих бурных ласк с огорчением сказал Виктор, — я тебя не узнаю… Ты стала совсем другой.

III

Да, профессор Карташов был уже давно влюблен в Марину. И, для того чтобы чаще ее видеть, быть ближе к ней, он притворился страстным поклонником творчества Виктора, постарался сдружиться с ним.

Проницательная Марина сразу же разгадала эти уловки профессора. Она отлично поняла его истинные намерения и помалкивала, посмеиваясь про себя. Ей нравилось, что в нее был влюблен Карташов. Ей нравились его ухаживания, казалось бы, такие робкие.

«Что ж тут дурного? — размышляла она. — Ведь это так невинно… Пустяки!»

Но Карташов был хитрый, опытный ловелас. Зная, что Марина очень любит своего мужа, он старался всеми способами поколебать в ней эту любовь. Но ему это не удавалось…

Продолжительная болезнь Марины несколько охладила пыл профессора. Он долго не приходил к Волковым. Больные ведь редко нравятся здоровым…

Прослышав о том, что Марина выздоровела, профессор купил букет ландышей и отправился к Волковым.

Виктор встретил его упреками:

— Что же это такое, профессор? Совсем забыли нас. Марина ведь чуть богу душу не отдала… Едва спасли.

— Каюсь, каюсь, — прижал руки к сердцу Карташов. — Не хотел беспокоить. А вот узнал, что выздоровела Марина Сергеевна, так сейчас, как видите, и примчался… А где же выздоравливающая?

— Вот я, — выходя из комнаты, сказала Марина.

Увидел профессор Марину, и сердце его дрогнуло. После долгой болезни она показалась ему еще очаровательней.

В этот вечер профессор долго засиделся у Волковых. Не спуская своих восторженных глаз с Марины, он оживленно беседовал с Виктором о его творчестве, читал рукописи, расхваливал их.

— Вы замечательный писатель, — говорил он. — Выдающийся… У вас великая будущность…

Это нравилось Виктору, и по наивности своей он верил Карташову, не подозревая, какого коварного человека пригревал в своем доме…

Как-то с группой писателей Виктор выехал в район на читательскую конференцию. Воспользовавшись его отсутствием, Карташов пришел к Марине. Она была одна. Дети гуляли в сквере.

Карташов развалился на диване. Марина сидела у стола. В комнате стоял полумрак, располагавший к интимности.

— Сядьте ко мне, Марина Сергеевна, — сказал Карташов. — Я вам что-то хочу сказать.

— Мне и отсюда слышно, Фрол Демьянович.

— Нет, я вас прошу сесть сюда, — просил он. — Здесь как-то уютнее.

Молодая женщина пересела на диван.

— Я вас слушаю, Фрол Демьянович.

Карташов взял ее руку.

— Вы, наверно, знаете, что я вас очень люблю, — начал он. — И уже давно… С самого первого раза, как только увидел вас… Я живу только вами…

Он потянул было ее к себе, но Марина живо отстранилась.

— Не надо, Фрол Демьянович. Из этого ничего не выйдет… Я люблю своего мужа.

В дверь постучали.

— Дети! — вздрогнула Марина и поднялась, чтобы открыть им. Фрол Демьянович тоже встал.

— Прощайте, родная, несравненная, — сказал он, облизнув губы. Пойду.

IV

Василий Петрович был осужден на несколько лет лишения свободы и сослан в один из северных исправительно-трудовых лагерей.

После этого прошло несколько лет, и от него не было никаких вестей. Возможно, старик умер.

Без мужа Анна Андреевна окончательно стосковалась. Жизнь в городе у Прохора ей была не по душе. Года два она протянула кое-как в разлуке с мужем, а потом тихо скончалась…

Прохор Ермаков по натуре своей был человеком кристальной чистоты. Несчастье, происшедшее с его отцом, подействовало на него удручающе. Он никак не мог примириться с мыслью, чтобы на его имя легло какое-то темное пятно, пусть даже и несправедливое.

Долгими бессонными ночами он мучительно размышлял об этом. Он осунулся от беспокойных дум, похудел, в висках засеребрилась седина. Он замкнулся в себе, стал молчалив.

Жена его была в отчаянии. Она не знала, как и чем только отвлечь мужа от мрачных мыслей.

И нельзя было сказать того, что Прохор на кого-то обиделся, затаил обиду в своем сердце. Нет, он никого не винил в случившемся. Скорее всего, он обвинял самого себя, обвинял за то, что в последующие годы при жизни отца в станице почти совершенно потерял связь с ним, не вмешивался в его жизнь. Если бы он был ближе к отцу, предупреждал его от неправильных поступков, быть может, то, что случилось с отцом, и не произошло бы.

Как-то к Ермаковым пришел Виктор. Прохор обрадовался его приходу.

— Заходи в кабинет, — пригласил брата Прохор. — Что долго не приходил? Или тоже стал избегать меня?

— Да ты что? — засмеялся Виктор. — Придумал тоже. Все вожусь со своими рукописями… До чертиков надоели. Но что поделать? Надо работать. Взялся за гуж — не говори, что не дюж… Думаю, что какой-нибудь толк получится.

— Конечно, получится…

— Все переживаешь, Проша? — спросил Виктор. — Я б на твоем месте вплоть до Сталина б добрался…

— Наивный ты, Витенька, — сожалеюще проговорил Прохор. — Доберись-ка попробуй до Сталина… Да мало ли сейчас несправедливо арестовывают?..

— И правда — что-то очень уж много сейчас арестовывают… Неужели действительно это все враги народа?

— Такие же вот, как мы с тобой, — горестно усмехнулся Прохор. — А многие, так, пожалуй, и еще заслуженнее нас…

V

Разные на свете живут люди. Есть добрые, отзывчивые, человечные. Есть злые, завистливые, жестокие эгоисты… Так и в среде военных, в которой вращался Прохор Ермаков, был разный народ. Когда в штабе узнали о суде над отцом Прохора, большинство его сослуживцев отнеслось к нему сочувственно. Они понимали, что все то, что произошло с отцом комдива Ермакова, ни в коем случае не должно повлиять на их отношения к нему, тем более, что Ермаков — заслуженный человек, требующий к себе уважения.

Но были среди них и такие, которые из зависти к положению Прохора, к его авторитету старались каким-либо образом скомпрометировать его, опорочить в глазах общественности. В числе таких, к изумлению Прохора, оказался и его друг — таковым по крайней мере считал его Прохор — его заместитель Коршунов Георгий Григорьевич.

Всегда Коршунов был с Прохором искренен, делился своими мыслями и делами, иногда даже бывал до приторности подобострастен. Но стоило только произойти этому печальному случаю с Василием Петровичем, как Коршунов резко изменил свои отношения к Прохору. Он стал сухо официален, иной раз даже резок.

Как-то, проходя по коридору штаба, Прохор услышал, как Коршунов, стоя в группе командиров, возмущенно вполголоса сказал, но так, видимо, чтобы это слышал Прохор:

— Удивляюсь, почему это держат на такой ответственной должности этого кулацкого прихвостня?

— Тише! — сказал кто-то. — Услышит.

— А черт с ним! — с ненавистью воскликнул Коршунов. — Разве я его боюсь?.. Я ему это же могу сказать в лицо.

Прохор задрожал от ярости. Но он сумел себя сдержать.

Будучи как-то на докладе у командующего, Прохор сказал ему:

— Товарищ командующий, я вам докладывал о том, что произошло с моим отцом… Вы сказали, что дело моего отца меня ни в коей степени не касается.