Комедианты - Валерий Михайлов

Посетитель приходил всегда один, в одно и то же время, садился за один и тот же столик. Всегда спокойный, приветливый, корректный. Всегда один, ни охраны, ни сопровождения. Он заходил, садился за свой столик, и буквально в следующее мгновение появлялись еда и музыка. Меню он не читал, полагаясь на вкус официантов, а музыка… Сначала это были кассеты, предпочтительно со струнными квартетами, позже в зале появился живой квартет, играющий исключительно для исключительного посетителя.

На этот раз он пришёл не один. С ним был молодой человек с необычайно волевым лицом, которое, казалось, светилось силой.

– Мне то же самое, – сказал гость подошедшему официанту.

– И что вы собираетесь предпринять, господин…? – начал разговор посетитель, когда они вновь были одни.

– Каменев, зовите меня просто Каменев, – назвался гость.

– Хорошо, Каменев, я повторю свой вопрос.

– Не стоит. Я его прекрасно помню.

– Так что же? Убьёте? Сдадите в руки правосудия? Будете пытать?

– У вас слишком хорошо развито чутьё, чтобы появиться там, где действительно опасно. К тому же отсутствие охраны – это не более чем видимость, и не успею я захотеть что-либо с вами сделать, как меня тут же продырявит какой-нибудь снайпер. Так что ни о какой личной расправе… ПОКА ЧТО… не может быть и речи, – он сделал ударение на словах «пока что», явно демонстрируя, что в любой иной момент личная защищённость собеседника не является преградой для…

– Неужели вы надеетесь на правосудие?

– Не стоит меня оскорблять, Владимир Викторович.

– Это было бы слишком опасно. Я об оскорблении… Правосудие – это чисто теоретический вариант альтернативы.

– Хорошо, что вы это понимаете.

– Да, но я хочу понять кое-что другое, а именно для чего вы так настойчиво добивались встречи со мной?

– Всему своё время. К тому же жалко лишать себя удовольствия… – Он показал на еду.

– Хорошо. Отложим это на послеобеденный сон. Тогда вот такой вопрос, из чистого любопытства: почему вас так оскорбила сама мысль о правосудии?

– Правосудие – это такая огромная туша… Как слон, возможно, даже больше. И этот слон сдох, и сдох достаточно давно, чтобы хорошенько так завонять, не к столу будет сказано. Теперь он свербит, а я как человек с хорошим обонянием. Думаю, вы меня поняли.

– И отчего же он, по-вашему, почил в бозе?

– Его отравили гуманисты.

– Весьма интересно.

– Правосудие было таковым, когда оно руководствовалось принципом: око за око, зуб за зуб. Гуманисты же, объявив, что правосудие не должно быть орудием мести, превратили его в фарс.

– Вы, как я понял, за правосудие как орудие мести?

– Правосудие и есть орудие возмездия. Изначально это было орудием слабого против сильного, так как сильный и сам мог за себя постоять.

– Да, но судьи и сами чаще всего служат сильным.

– Уже нет. Когда-то давно действительно суд был в руках сильнейшего, но потом, когда силу сменили хитрость, коварство, обман и лицемерие, именуемые властью, правосудие стало служить власти.

– Другими словами, ваш слон захромал на обе ноги. Гуманисты же попросту его пристрелили, как загнанную лошадь.

– О нет! Даже в таком состоянии слон был ещё очень опасен. К тому же болезнь сделала его более раздражительным.

– Вы сами произнесли ключевое слово. ОПАСЕН! Вы никогда не думали, что правосудие очень часто бывает опасней преступления. Вспомните хотя бы суды инквизиции или большевистские процессы над врагами народа. Да и сейчас человек, наделённый властью, может сделать с ближним практически что угодно, и правосудие в этом играет далеко не второстепенную роль. Приговаривая злодея к изоляции, а не к возмездию, гуманисты тем самым защищают себя от рук правосудия, которые (руки) вблизи выглядят далеко не так приглядно, как издали. Возьмём хотя бы нас с вами. Что вы успели там натворить? Ерунду? Однако правосудие передаёт вас в мои руки для участия в общественно полезном государственном деле. Вы преступник, а я закон, правосудие.

– Я не говорю, что я не виновен. К тому же око за око в моём случае было бы намного более гуманным и справедливым наказанием, чем…

– Наказанием? Но ведь вас никто не наказывал. Вас, как заблудшую овечку, чуть ли не с любовью передали мне на воспитание, и я всеми силами пытался сделать из вас настоящего человека, патриота и полноценного члена общества, вы же сбежали от нас самым неблагодарным образом.

– Вы называете убийство воспитанием?

– Убийство? О чём вы говорите? Авария на производстве, несчастный случай, результат стихии.

– Только не надо списывать на стихию…

– А я и не списываю. Это на самом деле стихия. Только стихия новая, ранее неизвестная и совсем ещё неизученная. Когда впервые столкнулись с радиацией, тоже дров наломали. Так что вам надлежало бы стать героем, отдать жизнь ради будущих поколений, а вы в бега. Опять преступник вы.

– Если бы всё было так, вы бы не заметали так тщательно следы.

– А в этом и есть парадокс правосудия: больше всего боится тот, кто ничего не сделал.

– Потому что это давно уже не правосудие, а всего лишь его тень, призрак, бездыханная нематериальная субстанция, способная напугать разве что ни в чём не повинного обывателя да поехавшую на мистической ерунде домохозяйку. Такие люди как вы, а в последнее время и я, давно уже перестали бояться приведений и темноты под кроватью.

– А вот тут вы зря… Рычаги правосудия находятся в руках таких же людей, как и мы с вами. Людей, наделённых властью и возможностью её применить. А это люди, обычные люди со своими достоинствами и недостатками, плюс несовершенство системы, плюс недовольство зарплатой, плюс личные неприятности, плюс безнаказанность… Он же может напакостить до того, как поймёт, с кем имеет дело. К тому же что является мерилом правосудия? Это только у Фемиды в руках аптекарские весы, на практике всё отмеряется на глаз, и искупают вину зачастую далеко не те, кто действительно виноват, а те, кому это уготовано богом. Вина есть явление общественное, и любой из нас может быть призван для её искупления. В этом и состоит смысл христианского распятия. Они распяли Иисуса – человека, который должен был искупить вину, вменённую людям Богом. Фактически сами преступники наказали невиновного за собственную вину. Да и были ли виновны они? Не по вердикту Господа, а вообще, на деле? На самом деле, так называемыми гуманистами руководит не любовь к ближнему, а страх повторить опыт Христа или пойти на крест за преступления другого. Общество зачастую страшится правосудия, сильнее, чем преступника, отсюда все эти запреты и ограничения. И опасается, надо сказать, оно не напрасно. Слишком уж велик соблазн у исполнителя закона подкинуть наркотики либо оружие или применить допрос с пристрастием, после которого кто угодно признается в чём угодно. Так уж устроен человек. Общество защищается от правосудия, для этого оно сознательно идёт на то, чтобы сделать это правосудие менее действенным и эффективным.