История города Рима в Средние века - Фердинанд Грегоровиус

Для нанесения решительного удара созвал он 14 апреля парламент на площади Св. Петра. Здесь приказал он прочесть три эдикта: всякий оказавшийся виновным в еретичестве и в оскорблении величества подпадает без дальнейших формальностей под суд; никакой нотариальный акт не имеет силы без обозначения эпохи императора Людовика; все оказывающие помощь бунтовщикам против императора подлежат строжайшей каре. Тем временем на сходках духовных и лаиков исследовали правоверность Иоанна XXII и нашли, что этот папа еретик. Об этом составлены были постановления, поднесенные императору синдиками обоих сословий, с настоятельной просьбой, в силу верховной судейской его власти, выступить против этого еретика. 18 апреля собрал Людовик второй парламент. Ораторские трибуны стояли на высоких подмостках над лестницей Св. Петра; окруженный магнатами духовными, и схоластиками, и магистратами Капитолия император воссел на трон с короной на голове, с державой, со скипетром в руках. Никогда Рим не видел ничего подобного этому императорско-демократическому зрелищу. Герольды водворили в волнующемся народе тишину; один францисканский монах влез на ораторскую кафедру и громким голосом, как на турнире, возгласил трижды: «Имеется ли здесь человек, желающий принять на себя защиту священника Иакова Кагорского, именующего себя папой Иоанном XXII?» Все безмолвствовало. Тогда же взошел на кафедру один немецкий аббат, держал к народу латинскую речь и прочел императорскую сентенцию, объявлявшую Иакова Кагорского еретиком и мистическим антихристом, лишенным всех его санов. Акт этот, реплика императора на его собственное низложение папой, были делом Марсилия Падуанского и Убертинуса Казальского. Людовик, необразованный воин, ничего не понимавший в церковных распрях, воспользовался только контрверсиями монахов, чтобы иметь повод к ереси и, следовательно, к низложению Иоанна XXII, ибо прочие все обвинения (а их было достаточно, и основательных); присвоение обеих властей, неправомерное отрицание законности избрания Людовика, оскорбление императорского величества, накопление несметных сокровищ путем ограбления церквей и симонистической продажи мест, достойнейший жесточайшей кары непотизм, опустошение Италии войной, интердикт против Рима, резиденция в Авиньоне — не могли же мотивировать низложения. Людовик изрек оное, объявив, что это делает под давлением со стороны синдиков, клира и народа в силу их решений, выступает против Иакова Кагорского как еретика и по примеру Оттона и прочих императоров дарует Риму законного папу. Он, таким образом, выставил себя лишь исполнителем этих приговоров и изрек над Иоанном XXII низложение как над виновным в ереси и в оскорблении величества, в силу императорских эдиктов, без всякой цитации. Акт Людовика явился фактическим применением теорий монархистов и реформаторов, выставивших основной принцип о судимости и наказуемости папы, о том, что судьями его являются собор и император, как патрон — страж церкви и как совместитель судейской власти вообще, и что отступивший от правоверия папа, как лишившийся через то власти ключей, может быть низлагаем не одними духовными, но и мирянами. И предшествующие императоры ставили и низлагали пап, но со всеми формами права и в силу форменных соборных постановлений. Сам Людовик за несколько лет пред тем апеллировал против Иоанна XXII ко Вселенскому собору; но мог ли капитолийский парламент и горсть схизматических попов составить трибунал для суда над папой? Римское духовенство, каноники капитулов Св. Петра, Латерана, С.-Марии Маджиоре и многие другие клирики не присутствовали при этом, так как давным-давно покинули Рим. Поэтому-то приговор о низложении тотчас возбудил сомнения или огорчение у всех людей разумных, а ликование — лишь в личностях сумасбродных и в новаторах. Чернь же влачила по улицам Рима соломенную куклу и сожгла на костре под этим изображением еретика Иоанна XXII. А между тем не за догмат о бедности Христа, а за нечто иное явился папа еретиком в глазах римлян: он оставался в Авиньоне и презрел Рим, святой город, заключавший в себе, согласно гибеллинской доктрине, избранный Богом народ, среди которого долженствовала вечно находиться резиденция священства и императорства. Отважный поступок одного из Колонн показал императору, что он мог наткнуться на сопротивление в самом Риме. Иаков, один из каноников Латерана, появился в сопровождении четырех замаскированных лиц 22 апреля у С. — Марчелло, вынул отлучительную буллу Иоанна XXII, прочел этот акт, которого никто пред тем не отважился обнародовать публично, перед более чем 1000 собравшимися людьми, протестовал против сентенции Людовика и постановлений синдиков, объявил их недействительность, вызвался поддерживать это своим мечом против каждого, прикрепил затем буллу к дверям церкви, вскочил на лошадь и беспрепятственно проехал через город обратно в Палестрину. Молодой Колонна был один из сыновей Стефана и во время его изгнания родился во Франции, награжден штатным местом в Латеране, подобно многим дворянским детям, и состоял в то время папским капелланом. Отец его, некогда ревностный слуга Генриха, не предстал пред очи Людовика. В то время как Счиарра был первым лицом при дворе последнего, Стефан оставался в своем вновь построенном замке в Палестрине.

Мудрая его сдержанность обеспечила блестящую будущность ему и его дому; с королем Робертом и с Иоанном XXII состоял он в наидружественных отношениях, причем большая часть его сыновей избрала духовную карьеру. Когда император узнал об этой выходке, то послал за смелым Колонной конную погоню, но она не достигла цели. На следующий день, 23 апреля, созвал он в Ватикан магистратов, военачальников и представителей народа. Собрание это издало постановление, чтобы отныне каждый папа жил в Риме и не дерзал покидать город на более долгий срок, чем три летних месяца, не отъезжая далее двухсуточного переезда, и всегда с дозволения народа; коль скоро он станет поступать вопреки запрету и не возвратится по троекратном приглашении от римского клира и народа, то должен лишиться своего места — бессмысленный декрет, низводивший верховного главу церкви на степень какого-нибудь подесты. Столь велико было ожесточение императора, что он изрек даже 28 апреля над Иоанном XXII смертный приговор, как над еретиком и оскорбителем величества.

Логическим последствием всех этих действий явилось возведение нового папы. Схизматики-минориты требовали для этого взятие личности из их среды, последователя нищеты, каким был Целестин V, и через подобный идеал вторично должно было найти себе осуществление пророческое царство Св. Франциска. Тиара предложена была одному брату ордена, но последний устрашился ее и бежал. Другой монах дал себя соблазнить стать жертвой схизмы. То был Петр Райналуччи из Корбары, местечка под Аквилон, где некогда происходила арена истории мурронского святого. Петр жил, как минорит, в монастыре Арачели; его называли беспорочным человеком, но жизненная его карьера показала неспособность его к роли антипапы. На избирательном собрании духовных и лаиков простодушный монах избран был в папы.

12 мая собрались римляне на площади Св. Петра, где над лестницей собора слышались еще отголоски предыдущих сцен. Император приказал избранному занять место под своим балдахином, а Фра Николай де Фабриано произнес речь на текст: «Петр, возвратившись домой, рек: Ангел Божий явился и избавил нас от рук Ирода и всех партий иудейских». Вслед за этим епископ Венеции трижды вопросил с амвона, желает ли народ иметь Фра Пиетро ди Корбара папой. Отвечали да, хотя и рассчитывали, что будет избран римлянин. Епископ прочел императорский конфирмационный декрет об избрании; император встал, провозгласил папой Николая V, надел ему перстень рыболова на палец, облачил в мантию и посадил возле себя по правую сторону. Так сидели перед изумленными римлянами — самими ими венчанный император и самими ими избранный папа. Затем проследовали в собор, где совершены были церемонии возведения на трон и славословия. Епископ Иаков Венецианский помазал антипапу, а император собственноручно возложил ему на голову папскую корону. Банкет завершил это торжество. Фридрих II, согласно признанию церкви, страшнейший ее враг, должен был казаться теперь в глазах ее крайне умеренною личностью по сравнению с Людовиком Баварцем; ибо последний отважился на то, на что не дерзнул тот: он поверг церковь в раскол, подобного которому она не испытывала в течение 150 лет. С невероятной дерзостью придал он распре между императорством и папством революционный и демократический оборот. Он отринул все признававшиеся Габсбургами канонические постановления о супрематии папы. Как некогда папы заключали союз с демократией для поборания императоров, так Людовик апеллировал теперь (и это есть для Рима важнейший факт его истории) к демократическому принципу величества римского народа. Он приял из рук его корону; он же возвратил ему право избрания папы. Объявив всех кардиналов еретиками, устроил он избрание папы духовными и мирянами, по старому обычаю, и затем утвердил и короновал его по императорскому всемогуществу. По смерти Климента V Данте ясно выразил в увещательном письме своем к кардиналам в Авиньон, что им одним принадлежало право папского избрания, и ни один голос не поднялся тогда в лишенном присутствия папы Риме напомнить, что право выборов в доиерархическое время принадлежало римскому народу. Память об этом пробуждена была, да и то насильственно, лишь революцией при Людовике. Радикальный переворот строя явился, таким образом, последствием изгнания пап в Авиньон, борьбы, столь безрассудно завязанной Иоанном XXII с империей, и воздействием реформаторских доктрин монархии в связи со схизмой францисканцев. Насильственные деяния Иоанна и Людовика, тяжелые их процессы, пространные расследования об императорской и папской власти, вызванные их борьбой, составили заключительный процесс великой средневековой борьбы, перенесенной на более отвлеченную почву. Начинался век Реформации; вдали занималось церковное отпадение Германии от Италии и стало неизбежно, как только состоялось таковое же политическое. Обе власти, великие всемирно-мировые средневековые институты, церковь и империя, в последний еще раз мерявшиеся силами, являлись уже лишь тенями своего прошлого. После падения Бонифация VIII из-за поражения французской монархии, после бегства пап в какой-то угол Прованса папство навсегда распростилось со своим всесветно повелевающим величеством. После падения Гогенштауфенов, после пожертвований империей Габсбургами, после неудачной экспедиции Генриха VII испарился и цезаризм, и Людовик Баварский, унизивший его до инвеституры от Капитолия, лишил корону Карла Великого в глазах всех, веривших еще в старую иерархию империи, последнего отблеска ее величия. В высшей степени замечательно, что вскоре после эпохи, когда Данте создал культ высшего идеала римского императорства, само оно при Людовике и преемниках его фактически упало на низшую ступень своей профанизации.