Западная Европа. 1917-й. - Кира Эммануиловна Кирова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Орландо принадлежал к интервентистам, но его внутренняя политика была по своим методам либеральной, джолиттианской политикой. Это навлекло на него нападки интервентистов и сделало его «своим человеком» для джолиттианцев. Кроме того, последние рассчитывали (и, возможно, не без оснований), что Орландо не станет «упорствовать» и a priori отказываться от мирных переговоров, буде представится возможность. Неудивительно, что во время выступления Орландо на секретном заседании либеральное большинство палаты то и дело прерывало оратора бурными аплодисментами, а когда он кончил говорить, его кинулись обнимать и целовать наиболее старые и авторитетные члены парламента. У кресла Орландо выстроилась длинная очередь депутатов, пожелавших его поздравить и пожать ему руку. Успех был многозначителен, и об Орландо сразу заговорили как о будущем председателе Совета министров. Джолиттианцы торжествовали. Среди интервентистов царила неуверенность.
Газеты, близкие к правительству и поддерживавшие его, еще более эту неуверенность усиливали, всячески подчеркивая, что отставка кабинета Бозелли была бы «прыжком в неизвестность»{320}.
В конце июня в Монтечиторио начались собрания парламентских фракций и групп, призванные выяснить их позицию в момент голосования временного бюджета, которое играло роль голосования вотума доверия правительству. Собрания проходили весьма бурно. Определение позиции откладывалось их участниками со дня на день.
«Мы спорим каждый день об одних и тех же вопросах и каждый день произносим речи, которые похожи одна на другую и не дают ничего нового по сравнению с тем, что мы уже знаем, — говорил корреспонденту «Джорнале д’Италиа» один из участников такого совещания. — Истина в том, что мы дезориентированы и никто из нас не знает, что надо делать»{321}.
31 июня палата большинством голосов вотировала доверие кабинету Бозелли. Спор между сторонниками и противниками политики «национального единения» этим решен, однако, не был. Положение правительства оставалось шатким.
«Кризис миновал и кризис назревает… Вчерашнее голосование — это лишь вдыхание больным кислорода. Оно должно дать время для выбора наследников», — занес 1 июля в свой дневник хорошо осведомленный современник{322}.
Попытки экстремистов свалить кабинет Бозелли были у всех на виду. Их деятельность, скрытая от глаз широкой публики, была связана с личностью генерала Л. Кадорны, главнокомандующего итальянскими войсками.
Более чем посредственный военачальник, так и не сумевший за годы войны одержать ни одной стратегически важной победы, Кадорна был ярым сторонником «политики кулака». В итальянской армии он установил исключительно, даже и по военным временам, жесткий режим и превратил ее, по определению одного из депутатов итальянского парламента, в подлинное «царство террора».
Солдат жесточайшим образом карали за самые незначительные проступки. Участников солдатских бунтов (а бунты эти вспыхивали в итальянской армии начиная с 1915 г.) расстреливали по приговору суда и без него, часто по жребию, иногда децимируя «бунтующие» части. Кадорна узаконил эти варварские казни.
Офицеры, писал он в 1916 г. в циркуляре командования, «могут и должны» расстреливать защитников коллективных преступлений, выбирая их по жребию из числа тех, кто вызывает наибольшие нарекания. «От этой обязанности не может уклониться никто…»{323}
И все-таки установить в армии железную дисциплину Кадорне не удалось. А весной 1917 г. вести из России «произвели на простые души солдат «губительное», — как находил командующий одной из итальянских армий, герцог Аоста, — воздействие. Они породили у солдат иллюзию (?!! — К. К.), что воля масс может взять верх над волей командования»{324}. Кривая солдатских выступлений резко пошла вверх. Кадорна, по свидетельству его адъютанта, был этим «взбешен»{325}.
Виня во всем идущую из тыла антивоенную пропаганду, он писал в июне 1917 г. Бозелли, что репрессии, проводимые в военной зоне, теряют свою эффективность, если им не соответствуют аналогичные действия, с «энергией и твердостью проводимые на всей территории государства». Он протестовал против «терпимости», с какой в Италии дают безнаказанно распространяться «наиболее извращенным теориям внутренних врагов (т. е. социалистов. — К. К.)», и требовал от правительства репрессий, применяемых «без ограничений со всей силой и энергией»{326}.
На заседании Совета министров, на котором обсуждались эти требования Кадорны, Орландо указал главкому, что было бы «опасным упрощенчеством» объяснять такое сложное явление, как настроение армии, одним только влиянием антивоенной пропаганды{327}. Он упорно уклонялся от проведения в жизнь мер, которых требовал Кадорна (в частности, от роспуска ИСП), и отношения между ним и верховным командованием становились все более напряженными.
И этот генерал, стремившийся установить во всей Италии такой же жестокий режим, какой он ввел в армии, стал признанным вождем и кумиром итальянских интервентистов. Они его называли гениальным и «более великим, чем Наполеон», устраивали овации при одном только упоминании его имени, посылали ему восторженные приветствия и телеграммы.
Кадорна, которому занимаемое им официальное положение не позволяло открыто вмешиваться в политическую жизнь страны, пользовался этими телеграммами как средством воздействия на настроение тыла. Отвечая своим поклонникам, он внушал, что «слабость» является изменой не только на передовой, звал к борьбе «против внешних и внутренних врагов» и т. д.
Интервентистские газеты и в первую очередь муссолиниевская «Пополо д’Италиа», печатали откровения Кадорны огромными буквами на всей первой полосе номера, призывали своих единомышленников сделать их известными в каждом городе, каждой коммуне, распространить по всей стране.
Взаимными приветствиями дело, однако, не ограничилось. В июне 1917 г. Муссолини и его ближайшие соратники Пиролини и О. Динале отправились в ставку для переговоров с Кадорной. Речь шла ни более ни менее, как об организации подлинного государственного переворота с участием войск. Переворот предполагалось провести «без заботы о соблюдении конституционных норм» и результатом его должна была явиться смена правительства{328}.
Переговоры об этом велись не одну неделю, и Муссолини и К0 ездили в ставку не один раз. Все это время на интервентистских собраниях раздавались угрозы «обратиться к народу, к улице», выступить против внутренней политики Орландо «во главе всех, кто умеет действовать», и т. п.
Кончилось все это ничем. Кадорна, первоначально согласившийся участвовать в путче, в июне 1917 г., исходя из личных соображений, от этого отказался. Восхваление Кадорны интервентистами, равно как попытки экстремистов передать власть в стране военным, однако, не прекратилось. Эти попытки предпринимались, очевидно, вплоть до разгрома итальянских войск у Капоретто в конце октября 1917 г. Во всяком случае, в декабре того года (т. е. уже после смещения Кадорны) один депутат рассказывал на секретном заседании палаты о «планах поставить во главе правительства генерала, отличного, но подчиненного Кадорне.
Трагедия Италии (т. е. разгром итальянских войск у
