Последний пророк - Александр Каменецкий

Я лежал на теплых ароматных досках палубы, закинув руки за голову. Стемнело; мы даже не заметили за разговорами, как быстро стемнело. Южная ночь возникает неожиданно, из ничего. Просто в несколько мгновений свет сменяется тьмой, словно выключают электричество. Яхту чуть покачивало, ласково, как колыбель. Прямо напротив мачты, низко, стояла красноватая круглая луна. От нее стлался по воде тонкий серебристый налет, живой и подвижный, как ртуть. Море дышало, можно было почувствовать его дыхание, сонное и ровное. В загустевшем небе были прорезаны яркие древние звезды, которые светили еще незапамятным финикийцам. Что-то покойное и торжественное присутствовало во всем этом пейзаже, чуждое людям, какие-то потусторонние силы царили над водой. Еще немного, почудилось мне, еще чуть больше тишины, и мир обязательно откроется другой своей стороной. Обнажит тайные пружины и механизмы, которые бесшумно движут явными вещами. Тогда станет ясно нечто такое, отчего жизнь сразу приобретет неоспоримый устойчивый смысл. Опору, которой все мы лишены, и мечемся в страхе, не зная, чего ждать от завтрашнего дня.

Мне вдруг захотелось, чтобы в мире непременно присутствовал Бог. Захотелось, чтобы Он был. Как факт. Как данность. Залог того, что есть некий определенный высший порядок, неподвластный ни Абу Абдалле с его террористами, ни вообще всему земному. Гарантия изначальной надежности механизма, неуничтожаемого порядка в системе. Тот, кто стоит выше всех этих нелепых исторических личностей, поганых сверхчеловеков, которые претендуют властвовать над нашей жизнью и смертью. Подлинный хозяин и жизни, и смерти, и всего, что находится между ними. Я хотел Его, Бога. Впервые в жизни я по-настоящему хотел знать, верить и надеяться на что-то высшее. Ведь действительно, думал я, насколько же мы все уязвимые и слабые существа. Наша жизнь не стоит ломаного гроша. Этот сумасшедший Санта-Клаус, который спрятался в Гиндукуше, уничтожил многие тысячи человек в Нью-Йорке. Что ему стоит направить свои самолеты на Москву? На Иерусалим? На Париж или Лондон? Мы, в двадцать первом веке, такие же беззащитные, как пещерные люди. Неужели все именно так и задумано? Чтобы человек жил в постоянном страхе за себя, за свою семью? Стоит только на мгновение отвлечься от будничной суеты, сразу понимаешь, что ты — бегущая мишень. Жертва. Все зависит от того, целятся в тебя или пока еще нет. Ситуация не меняется. Грабитель в переулке только думает, что он охотник. Это его личное заблуждение. На самом деле все мы стоим на одной доске. Все мы в одной лодке, в одной яхте. Без всяких переносных смыслов. Никто не знает, когда начнется шторм.

Кто он, Бог? — думал я. Моя жена считает, например, что Бог — это безличное высшее начало, абстрактный Абсолют, пронизывающий все вокруг. Так их учат в школе йоги. Я никогда не мог понять эту идею. Невещественный, абстрактный, условный Бог… Бог, сведенный к философскому понятию… Нечто, something… Оно… Нет, это не то, я чувствовал, что не то. Бог должен быть живым и осязаемым, он должен быть присутствием, собеседником… Только тогда в него можно верить, только тогда можно уповать на него. Бог должен быть выше всяческих измышлений, неподвластным человеческому уму, конечно. Но в то же самое время чем-то очень простым, очевидным, явным и ясным. Трудно описать слепорожденному апельсин. Но даже слепорожденный может его съесть. Так я думал, лежа на палубе и глядя на звезды. Тут важен факт, а не размышление. Не теория, а голый, осязаемый, ощутимый факт. Не понятие, не смысл понятия, но нечто очевидное, бесспорное. И не враждебное лично мне. Вообще никому не враждебное. Может, он не разделяет наших заблуждений, наших идеалов, стремлений и чувств. Может, у него свои взгляды на эти вещи. Скорее всего именно так и есть. Но он нас понимает. Понимает, какие мы есть, насколько мы запутались. Должен, обязан понимать, иначе какой же Он Бог на самом деле? Понимать и сочувствовать, быть добрым.

Однако эти фанатики-камикадзе тоже веруют в Бога. Не просто веруют и не валяются на палубе, как я, рассуждая о вечном. Их вера — это их жизнь, которую они не боятся отдать за свою веру. Как же так? Во что же они верят? Неужели существуют разные боги, добрые и злые? Нет, вряд ли. Иначе это не боги, а просто склочные небожители, как в древнегреческих мифах. Кто же прав? Абу Абдалла объявляет войну всему миру во имя Бога. Это же не шутка! Чего он хочет? Власти над целой планетой? Просто власти? Может, и так. Но слишком просто. Слишком простое, вульгарное объяснение. А что, если… если прав именно он, Террорист Номер Один? Если его Бог — единственный и истинный? Аллах, который акбар? Который благословил бойню в Центре международной торговли? Ведь все мои предположения — всего лишь испуганные вопли о помощи в пустоту. Случайные, по обстоятельствам, вопли. Адресованные условному доброму дедушке на небесах, который — мне так захотелось — должен существовать. И помогать мне, нам. Я не знаю ни одной молитвы, а эти люди молятся пять раз в день. Я за тридцать лет не пожертвовал для Бога ни единой секундой времени, а они не задумываясь отдают за него жизнь. Жизнь им не дорога! Так, может быть, они знают о Боге больше, чем я? Может, на их стороне истина?..

Но если они действительно правы, тогда всю нашу цивилизацию, культуру, достижения, идеалы, чувства, мораль — все абсолютно! — следует перечеркнуть жирным черным крестом.

И в моей голове вдруг сложилась молитва. Я сказал, обращаясь к Неведомому, к Тому, Кто мог бы это услышать и отозваться:

— Господи, кем бы Ты ни был! Ты видишь, в каком мы все сейчас положении. Может быть, мы жили неправильно, сделали много ошибок, натворили много глупостей. Но у нас, наверное, будет шанс все исправить. Мы не законченные тупицы, у нас есть сердце. Кроме Тебя, нам больше не на кого надеяться. Пожалуйста, помоги нам! Вытащи нас из этой ситуации. Сделай так, чтобы Машенька, Таня, Гюнтер, Жан-Эдерн и я остались живы и здоровы. Наверное, для Тебя это не трудно. Пусть мы проживем столько, сколько нам отпущено свыше, и умрем когда угодно, но только не сейчас, не здесь. Пожалуйста, сделай это!

В ответ издалека, из тьмы, отчетливо и громко застрекотал вертолет.

Первой отреагировала Машка:

— Ур-р-рааа! — и запрыгала по палубе.

— Слава Богу, — выдохнул я.

— Посмотрим еще, возьмет он нас или нет, — с сомнением сказала Таня.

— Ну вот, похоже, и все, друзья мои. — Жан-Эдерн поднялся, хрустнув косточками. — Ваше приключение подходит к концу. Через пару дней будете в Москве, дома… Я вам так завидую, — неопределенно, в сторону сказал он. — Необычный получился отпуск, да? Будет о чем вспомнить.

Один лишь Гюнтер мрачно молчал.

Вертолет был где-то поблизости, рядом. Но луна скрылась, и в кромешной темноте его было не различить. Кажется, машина делала круги на приличной высоте, возможно, направлялась куда-то по своим делам. Теоретически они должны были включить прожектор, если собирались кого-то искать на воде, беглецов. Или иметь прибор ночного видения. По тяжелому рокоту двигателей было ясно, что вертолет военный. Пару раз звук приближался к яхте совсем вплотную, вертолет был чуть не над нашими головами, но затем слабел, удаляясь. Воздушные их пируэты были непонятны.

— Надо дать им знак, — догадалась Таня. — Может, покричим вместе?

— Была бы ракетница, — пожалел я.

Мы не знали, что делать. Летчики явно не интересовались нами, если даже и видели яхту. У них были свои планы. Может, имели специальный приказ: никого не брать на борт, не знаю. Когда стрекотание раздалось совсем близко, я вдруг почувствовал: это — последний раз. Сейчас они уйдут, исчезнут, смешаются с тьмой. Мы все это почувствовали. Гюнтер, не говоря ни слова, неожиданно поднял с палубы автомат и дал несколько очередей в воздух. Три или даже четыре. Жан-Эдерн стал белый как стена, лицо просто засветилось белизной в темноте.

— Идиот! — заорал он во всю силу легких и с размаху ударил Гюнтера кулаком в лицо. Здоровяк, на полторы головы выше француза, взвыл и рухнул на палубу, выронив оружие.

— Fick dichins Knie! — Гюнтер корчился, держась рукой за челюсть.

— Salopard, будь ты проклят! — Жан-Эдерн метнулся к мотору, рванул на себя какую-то рукоять. — Что ты наделал, кретин!

Я не понимал, что случилось, стоял, остолбенелый. Мотор заурчал, мы тронулись с места — прямо к берегу.

— Что происходит? — ахнула Таня.

— Жилеты! — взревел Жан-Эдерн. — Там, на корме, спасательные жилеты. Всем надеть, быстро! Выполнять!!

Он говорил как гипнотизер, заставлял подчиняться не думая. Мы бросились, толкая друг друга, к корме, начали в спешке натягивать эти спасательные жилеты. Я вдруг понял, что сейчас будет. Очень быстро все понял! Невидимый нам вертолет, словно только того и ожидая, пошел на круг. Жан-Эдерн гнал яхту к берегу, берег уже смутно виднелся.